— Не думаю, чтобы он все еще там жил.

— Нина, я разыщу его! Разыщу! Я все сделаю, чтобы ты с ним встретилась!

— Стоит ли… — и Нина подумала про себя: «Не будет он заниматься мной. Ведь он и тогда, честно говоря, просто выставил нас за дверь».

— Стоит! Попытка — не пытка! По крайней мере, ты услышишь еще одно мнение.

Сначала им казалось, что они в зале — огромном, непривычно пустом — одни, но по тому, как дирижер время от времени оглядывался назад, догадались, что тут есть еще кто-то. В седьмом ряду, с самого края, сидел грузный мужчина. Это и был композитор.

С каким трудом Костя разыскал его! Звонил в Союз композиторов, на квартиру, дежурил у концертных залов. Ему отвечали: «Виталий Львович занят», «Виталий Львович на пленуме», «Виталий Львович выехал за границу». И по тому, с каким значением все это произносилось, Косте начинало казаться, что его затея напрасна: Виталий Львович становился существом не совсем реальным. Все же Косте удалось связаться с ним по телефону. Это был поздний час. Трубку подняла жена, а потом подошел и он.

Глуховатый усталый голос вызвал у Кости во всем теле дрожь.

— Что у вас ко мне?

— Я… это… могу объяснить только при встрече.

— Вы музыкант?

— Нет.

— Ну, ладно, — подумав, ответил композитор и назвал час и театр, где его можно будет найти…

Дирижер, постукав палочкой по пульту, остановил хор. Заглянул в ноты и снова дал знак начинать.

Мелодия разучиваемой песни Нине показалась знакомой, особенно то место, где басы умолкали, а тенора и сопрано взлетали в немыслимую высь и там истаивали, как пар в синеве, после чего басы снова начинали рокотать. И казалось, что басы — это земля, а тенора и сопрано — летучий ветер, что свободно носится над ней. Уж не эту ли песню сочинял тогда композитор?..

В перерыве хористы разбрелись по освещенной сцене, кое-кто спустился в первые ряды партера, а Костя взял Нину за руку и повел к композитору. Тот, не видя их, грузно поднялся и совсем было уже исчез за тяжелой плюшевой портьерой, когда Костя остановил его.

— Здравствуйте, Виталий Львович.

— Это вы мне звонили? — спросил композитор, хмуро взглянув на них.

«Уж не ошибся ли Костя? К тому ли человеку он привел меня?» — Нина не узнавала композитора. Тот был заросший, взъерошенный, а этот весь какой-то гладкий, с тщательно причесанными волосами. Щеки отливают синевой. Но это был он! Он! Та же интонация голоса, та же прямота и некоторая грубоватость в обращении. Странно, что тогда, со Стасем, она была совершенно спокойна, — не потому ли, что ей ничего не нужно было от этого человека?

— Да, я звонил, — ответил Костя.

— Чем могу быть полезен?

— Вы не узнаете меня? — спросила Нина, чувствуя, что это не то, не те слова! Но с чего-то надо было начинать.

Композитор всмотрелся в ее лицо и ответил:

— Нет. Не узнаю.

— Я как-то приезжала к вам, со Стасем… В Дом творчества.

— А-а… феи-вдохновительницы? Так что же? Вы тоже пишете тексты? Давайте, посмотрю. С кем из вас я должен вести разговор?

— С ней, — и Костя подтолкнул вперед Нину.

— Я к вам не с текстами… Я училась музыке, пробовала кое-что и сама сочинять…

Лицо композитора поскучнело, он стал смотреть по сторонам.

— Где ваши ноты?

— У меня нот нет.

— Тогда о чем же говорить?

— Она вам сыграет! Виталий Львович!

— Ну, хорошо.

Нина поднялась на сцену, ощущая зыбкость пола, покачивание стен и потолка. Она — на сцене, она будет играть в настоящем концертном зале. Глянула в черноту, увидела на первых рядах хористов, с любопытством следящих за ней, и окончательно растерялась.

Сыграла несколько своих мелодий. Сыграла плохо. Торопливо.

Костя посмотрел на композитора — его лицо было равнодушно. Сознался самому себе, что и ему все то, что играла Нина, нисколько не понравилось.

— Ну… а еще… — буркнул композитор и, взяв что-то в рот, начал вкусно сосать.

«Еще?..» — повторила про себя Нина и, чувствуя, что она безнадежно проваливается, опозорена перед Костей, перед этими людьми, с силой ударила по клавишам. С этого резкого аккорда она всякий раз начинала дома импровизации, когда, вернувшись из института, садилась за рояль и давала волю своим чувствам. Да — все глупо и нелепо, как бы говорила она себе, и жизнь получается какой-то нескладной, но она не будет жаловаться, она будет заглушать в себе то дорогое, что в ней есть, — и звуки сильные, жесткие торжествовали над отчаянием. Но то ли от того, что молодость и надежды были сильны, то ли потому, что жесткие звуки вызывали в ее душе все лучшее на поединок с ними, только голос сердца постепенно креп, обретал силу, и в музыке уже плескалась радость!

Бурная, стремительная импровизация каждый раз облекалась у Нины в новую форму — в зависимости от настроения, но мелодические ходы все более укреплялись, получали развитие. Тетя Вера любила, когда она вот так фантазировала… Сегодня что-то горячее нахлынуло в душу, и тема расширилась. Теперь Нина уже сама не знала, как и чем завершить свою игру…

К роялю подошел из-за кулис дирижер. Нина оборвала исполнение, сильно хлопнув крышкой. Поднялась со стула и спустилась в зал, ни на кого не глядя.

— Я помешал? — дирижер растерянно посмотрел на композитора. — Я думал, это наш концертмейстер…

— Ничего, ничего! Давайте продолжим работу! — проговорил композитор, продолжая причмокивать, и наклонился к Косте. — Подождите конца репетиции.

Костя догнал Нину у выхода из зала и удержал ее за руку.

— Куда ты? Он сказал, чтобы мы подождали!

— Нечего ждать! Я все знаю!

— Нина! Нина!..

Он силой усадил ее рядом с собой.

— Ты играла хорошо! Я даже не ожидал! — взволнованно шептал Костя, сжимая ей руку. Он и в самом деле, пораженный смелой импровизацией, вдруг увидел Нину совсем другими глазами и с этой минуты поверил в ее талант, был готов ринуться за нее в бой. Он не знал, какое впечатление осталось у композитора — его лицо по-прежнему оставалось равнодушным, — но судя по тому, как хористы неохотно поднимались с мест и выстраивались на сцене, глядя в темноту, как бы отыскивая там Нину, Костя видел, что исполнение тронуло не его одного.

После репетиции композитор жестом подозвал их к себе.

— Давайте вместе пообедаем. Там и поговорим.

Они согласились.

В машине композитор не проронил ни слова. Как бы играючи, крутил баранку, хмурился, мурлыкал про себя, вспоминал звучание хора и пробовал что-то изменить…

Он привез их в ресторан «Русская кухня».

— Выбирайте. Угощаю я, — протянул карточку.

— Зачем же? — смутился Костя. — У меня есть деньги.

— А я в этом не сомневаюсь.

Косте не терпелось, когда же он начнет говорить, но композитор оглядывал не спеша соседние столики, кое-кому кивнул, долго переговаривался с официантом и заказал уйму блюд.

— Ешьте грибную икру. Это единственный в Москве ресторан, где ее можно найти.

И только после того, как он съел икру, намазывая ее на черный хлеб, за ней — порцию семги, выпил залпом стакан боржоми, обратился к Нине:

— Ну, а теперь… подробнее о себе. Кто вы? Словом, как и что?

И Нина рассказала все, что могла: о своей жизни, о музыкальной школе, о разногласиях отца с учительницей.

— Так, так… И вы хотите, чтоб я выступил в роли арбитра? Трудная роль… Что я могу вам сказать? Вы умеете играть. Эмоциональны. Кое-что у вас и действительно проскальзывает свое. Но я боюсь сбить вас с пути. О чем вы играли?.. О юности, о радости, которую не заглушит никакая беда. Так?.. («Так», — согласился в душе Костя). Вы молоды, и это естественно для вашего состояния. Так поют птицы по весне. Но согласитесь, что это еще далеко от искусства, от осмысления жизни. С возрастом это может укрепиться, а может исчезнуть. — Щелкнул пальцами. — Если бы вы сразу поступили в училище, потом в консерваторию, то, возможно, стали бы человеком, полезным в искусстве. Но вы пошли по другому пути и проделали уже много километров. И начинать все сначала?.. — композитор замолчал, на время забыв о еде.

Косте нравилось то, что он говорил, — действительно, это сложно. За его словами стоял опыт, размышления зрелого человека. Но не слишком ли он осторожничает? Имеет же человек право на риск!

— Что же мне делать? — упавшим голосом спросила Нина.