Рыбу он достал почти даром. Ее поставил экипаж загулявшего рыбацкого сейнера, промышлявшего вблизи городка. Настоящего хода не было, вдоль береговой, полосы шла только несерьезного значения рыба навага. Семен Семенович получил три тонны наваги, экипаж получил возможность скрасить предстоящий промысловый рейд. В активе питомника осталась сумма. На эту сумму можно было купить новых зверьков.

…В лихорадочной деятельности облик Семена Семеновича стал меняться самым заметным образом. Тихий грек Николай Згуриди посматривал на него с опасением. Как он раньше мог не замечать, что сосед бегает по улицам, как мальчишка, а когда речь заходит о питомнике, глаза у него вспыхивают фосфоресцирующим блеском? И странные разговоры о будущем процветании городка. О какой-то «социальной революции». Кому надо? Какая революция?

…Первая норка подохла через неделю после покупки наваги. Это был самый прожорливый и толстый зверек во второй вольере. Теперь он лежал в углу скрючившись, безучастным ко всему миру комочком коричневой шерсти.

Через день подохли еще две. Это было вопиющей каверзой природы.

После долгих колебаний Семен Семенович послал в центр длинную радиограмму. Как колебания, так и длина радиограммы объяснялись тем, что перед этим в центр было послано письмо с радужным рапортом. С намеком на необходимость расширения.

Веня Ступников напрасно рылся на полках библиотеки музея. Никакой литературы о заболеваниях норок здесь не было. Перед этим, удивившись просьбе странного посетителя, Веня долго ходил около витрин с чучелами.

— Так такой зверь здесь не живет, — ответил он, вернувшись.

— Должен жить, — ответил странный посетитель.

Теперь Веня шарил по полкам. Был найден двухтомник «Птицы и звери СССР», «Охотник» Д. Олдриджа, подшивка «Российского натуралиста» за 1879 год, «Кролиководство» Б. Бермана.

Растерянный человечек долго перебирал эти книги. Неуверенным жестом отложил «Кролиководство», «Птицы и звери».

— Берите, только принесите, — сказал Веня.

— Вы не знаете, как лечат пушных зверей?

— По специальности я историк, — с достоинством ответил Веня.

Забрав книги, человек ушел. Веня снисходительно смотрел ему вслед: «провинциальная достопримечательность».

— И, в который уж раз сладко вздохнув, Веня стал думать о том времени, когда он напишет сногсшибательную северную повесть. Редакцию будут заваливать письмами: где эти места и как туда проехать? И невдомек им будет, что все написанное не более как продукт его, Вениамина Ступникова, психотворчества.

Для тренировки Веня стал думать о только что ушедшем от него человеке. Он искал в неприметном событии яркую фабулу жизни. Получалась какая-то ерунда: замаскированный под видом безобидного чудака японский шпион прибыл, чтобы узнать тайну производства норковых шкурок, а также ряд других немаловажных секретов.

В деревянном домике конторы было тихо. На газетном листе лежал мертвый зверек. Восьмой по счету. Положив норку на стол, Соня отошла к стене и остановилась там, сердито поджав губы. Румянец на щеках стал от этого еще темнее.

— Ну как, Сонечка, — по привычке спросил Семен Семенович, — сколько сердец разбито за вчерашний вечер?

Соня презрительно фыркнула, потом застучала каблуками к двери. Семен Семенович молча смотрел на зверька. Осторожно потрогал коричневый бок. Пальцы наткнулись на выступы ребер. Оскаленные зубы норки молили о помощи.

— Старый хвастливый болтун, — сказал Семен Семенович. — Несостоявшийся пушной Наполеон. Спасать зверей — вот что надо.

В каждом приморском городе есть свой «Шанхай». «Шанхаем» называется древняя окраина города, где беспорядочное скопище разнокалиберных домишек, во-первых, свидетельствует о пренебрежении наших предков к архитектурной планировке, во-вторых, внушает уважение к долговечности дерева, как строительного материала. «Шанхай» всегда располагается на морской окраине. Эта позиция свидетельствует о его обреченности. Новое строительство наступает из центра. «Шанхаю» отступать некуда.

В маленьком городе на берегу Охотского моря между крайними домиками и водой оставалось еще порядочное пространство.

Часть его, огороженная бочками из-под горючего, служила посадочной полосой, В обычное время на полосе и рядом с ней паслись немногочисленные коровы и козы. Сегодня на полосу сел самолет.

Топорков передал Бедолагину очередной кусок нанизанной на бечеву сети и сказал на всякий случай:

— Сел.

— Сел, — согласился Бедолагин.

— А ведь у меня где-то племяш в летунах служит, — сказал Янкин.

— Кокнулся, поди, твой племяш, — съехидничал Бедолагин.

— Полетай ты каждый день на такой фитюльке, небось тоже кокнешься.

— И никаких денег не надо, — миролюбиво заключил Топорков.

— Деньги всегда надо.

— Много у тебя их было?

— Бывало!

— Порастерял, значит, сберкнижки?

— До сберкнижки не доходило. Сам знаешь.

Из самолета выкинули мешки с почтой. Потом он вырулил к началу полосы, потарахтел немного мотором и легко, почти без разбега оторвался.

— Улетел, — сказал Топорков. — Всего-то из-за одного пассажира приходил.

— У меня племяш самостоятельный, — сказал Янкин. — Не кокнется.

Голова Я. Н. Беклемишева склонилась над «Экологией паразитирующих пресноводных». Вчера хитрющий, как сто цыганок, Баядера упек его в библиотеку выписывать из толстых томов все, что связано с именем Дж. Б. Гупера и еще пятнадцати таких же умных людей. Пока тетрадка лежала нетронутой, в голове Я. Н. Беклемишева бродили пустячные мысли, например: хотелось угадать, кто сидит напротив за уляпанным чернилами барьером. Из-за барьера высовывалась лишь зеленая макушка настольной лампы. Зеленые макушки торчали по всему залу, как квадратно-гнездовая посадка фантастических кактусов.

В дальнем конце зала светлело пустотой во всю стену зеркало. Зелёная россыпь кактусов уходила в нем в перспективу, в бесконечность.

Мысли перешли на «прану». Эта «прана» берется утром из форточного воздуха. Потом, не дай бог, перетеплить душ. Вытираться надо снизу вверх, в последнюю очередь массируя кончики волос. После кончиков волос надо подойти к зеркалу и несколько раз беззвучно крикнуть «ых». Пятилетняя дуреха Катька специально просыпается, чтобы посмотреть, как он это делает. Эта система, как уверяют, поможет ему стать настоящим научным работником. Не хуже Баядеры, официально выражаясь, доцента Мироненко.

А сзади, видимо, о том же шептались два студента: «…И вот, понял, если две недели подряд это делать, понял, то все экзамены будут как котлетку съесть, понял…»

«Пойду домой, — решил Славка. — Сейчас пойду домой, а завтра приду, сяду прямо к микроскопу. Пусть Баядера бесится, сколько влезет».

Он сдал «Экологию паразитирующих пресноводных» и с наслаждением сунул в карман пустую тетрадку. Девушка в регистратуре поставила ему в наказание штамп «12.00». В двенадцать дня из библиотеки уходят лишь патентованные бездельники.

По пустынным камням квартала ветер гнал сухой листок. Троллейбусные провода качались в светлом небе. Мазнув по нему глазами, прошли две филологички. Славка понял, что они филологички потому, что услышал спор о «семантическом примитивизме Даля». На серой гранитной колонне карандашом были написаны стихи:

Дуреха Катя с соседским Аркашкой громко дразнили неизвестное лицо во втором подъезде. Когда Славка вошел, неизвестное лицо крикнуло сквозь дверную щель: «А мне папка гончий велосипед купил!» Увидев Славку, Катя притихла, но все-таки сказала достаточно громко: «И не бывает для детей гончих велосипедов». Вообще для пяти лет она была на редкость толковой девчонкой. Славка уже подымался по лестнице, когда она догнала его и крикнула: