Трое темнолицых невысоких юношей стояли перед ним. На них были одинаковые черные костюмы с выпущенными поверх воротниками рубашек. Он узнал их. Это были юноши из зверобойного поселка к северу. Они прибыли сюда катером и ждали самолета. Все трое летели куда-то учиться.

— Что? — спросил Семен Семенович.

— Мы можем, — сказал один из невысоких юношей. — У нас в колхозе это делают ножами. Нам нужны ножи, бруски и переодеться.

Через полчаса трое невысоких юношей деловито подошли к киту. В их руках были обычные ножи из мясного отдела гастронома. Толпа заинтересованно качнулась вперед. Топорков, Бедолагин и Янкин вытянули шеи.

Человек спускался с горы, выписывая кривую по дороге. Какая-то машина долго сигналила сзади, потом обогнула его. Шофер с руганью высунулся из кабинки. Веня Ступников рассеянно махнул ему рукой. Он держал в руках раскрытую толстую книгу в черной обложке. Он спускался с горы и на ходу пытался найти среди четырехсот восьмидесяти девяти страниц все, что относится к разделке китов. Ему даже некогда было гордиться собой, хотя он нашел единственную книгу в городе. Он провел пятнадцать интервью с ее временными владельцами. Каждый из них высказывал свое мнение о китах вообще и о книге в частности, потом называл адрес человека, которому книга была дана «на два дня».

— Есть! — крикнул Веня. — Фленшерные лопаты. Нужны фленшерные лопаты, здесь есть рисунок. — Забыв о корреспондентской солидности, он хотел припустить бегом и… остановился. Бежать было некуда. Голый скелет кита лежал перед ним. Несколько усталых людей грузили в машину квадратные куски китовой туши. Какие-то невысокие юноши умывались около китового черепа.

— Опоздал, — ошалело выдохнул Веня.

Песчаный кусок берега около пристани был пуст.

Трактор утащил останки кита на пустырь. Толпа разошлась, и волны прилива замывали следы людей. Последняя машина ушла, чтобы доверху заполнить выбитые в вечной мерзлоте ямы холодильника. Мотофелюга «Старушка» качалась в стороне у надежной стенки причала.

Чуть подальше на траве сидели Топорков, Бедолагин и Янкин. Перед ними стояла бутылка водки и снедь, разложенная на газете. Ветер доносил обрывки горячего разговора:

— Ежели бы сразу правильный заход…

— А я ему как…

Кучка болельщиков, стоя в стороне, слушала их в благоговейном молчании.

Закат падал на бухту. Из города, шел легкий неясный гул жизни. Плескался Тихий океан.

— Что мы есть? — глубокомысленно спросил Семен Семенович Крапотников. — Букашки с жаждой невозможного. И мы делаем это невозможное. Когда я учился в частной гимназии, я узнал, про броуново движение. Мелкие пылинки толкутся под микроскопом, мешая друг другу. — Иногда люди также всю жизнь толкутся в крохотном объеме этой жизни величиной с каплю. Они не видят ничего за этой каплей. В частной гимназии я думал: что будет, если под микроскоп посадить к одинаковым пылинкам одну веселую пылинку с большой жаждой движения? Сможет она взбудоражить всех?

Славка не отвечал. Ему вспомнился Витька-физик. «Самая самоорганизующая система из всех — это человек, вот что надо сказать ему», — думал он. И сказал вслух:

— Все-таки я просто узкий специалист.

— Лезвие скальпеля и острие иглы тоже узки, — усмехнулся Семен Семенович. — Расчленять и соединять — вот благородная задача узкости. Не сводите ее к понятию узкого лба. Я верю в то, что этот городок будут знать все. И самые широко известные узкие специалисты будут приезжать сюда за консультацией. А вы мне толкуете про мимозу к Восьмому марта.

Славка снова промолчал. Как ни странно, он думал теперь о не похожей ни на кого девушке — Соне — Тамерлане — Каткали. Глядя на носки ботинок, он сказал:

— Вы неплохой психолог, Семен Семенович. Паустовский советует лоции читать. Может быть, лучше плавать.

В это время Веня Ступников сидел на камне около китового черепа и черкал в записной книжке первые строчки будущего романа:

«Я живу в том месте, где китов ловят на удочку и потрошат их перочинными ножами…»

На заснеженном торном склоне, который под мартовским солнцем был так ослепителен, что временами казался черным, шли горнолыжные соревнования. Фанерная доска с фамилиями участников, номерами и секундами против них извещала, что шел третий и последний пункт горнолыжной программы — скоростной спуск.

Трасса была прорублена в соснах. Могучие горные сосны в торжественной зелени и бронзе стволов придавали происходящему почти ритуальный оттенок. Выше по склону сосны исчезали, и вдали, совсем уж торжественно четкие, выступали снеговые вершины и пики.

Внизу была суета. Цветными пятнами разместились здесь кучки болельщиков: коричневых от солнца парней и девиц в немыслимой расцветки свитерах, невероятных фасонов темных очках, с горными лыжами, украшенными всей геральдикой мира, — околоспортивная публика.

И совсем одиноко на фоне горных вершин стоял при двух костылях и одной лыже, ибо другая нога была в гипсе, сожженный солнцем до черноты, сухопарый ас горнолыжников.

Далеко вверху, где трасса исчезала в поднебесье, показывалась облачной мошкой летящая вниз фигурка.

Сжимая костыли, ас смотрел на фигурку, бормотал с акцентом:

— Идош, да?

Фигурка исчезала на мгновение и вылетала из-за склона: поджатые руки и колени, шлем, темные очки и воздушный свист — человек уносился вниз, в расплывчатые цветные пятна.

Ас снова смотрел вверх, где следующий уже мчался в смертельную неизвестность и чего сегодня был лишен он, корифей скоростного спуска.

…На вершине горы, где был старт, уже не стояли торжественные сосны. Среди темных скал здесь посвистывала поземка. Лыжники с номерами на груди и спине, их осталось немного, нервно разминались, ждали своей минуты. По четкому интервалу стартов, по тому, что не было затяжек и перебоев, все знали, что пока никто еще не «гремел», что, значит, Трасса в порядке. Но… всякое может быть за три стремительные и бесконечно длинные минуты спуска.

— Номер сорок семь. Ивакин, РСФСР, — сказал в телефонную трубку помощник арбитра. В шубе, валенках, лохматой шапке выглядел он странно среди обожженных высотным солнцем, затянутых в эластик парней.

Сашка Ивакин в это время говорил о чем-то с тренером, как и все кругом, демонстрируя беззаботность. Это ему почти удавалось, так как спорт еще не успел огрубить мальчишескую мягкость его лица.

— После средины «плечо», за «плечом» — «пупок», — тренер машинально присел, спружинил ногами.

— Знаю. Все знаю, Никодимыч, — сказал Сашка.

Он нагнулся и одну за другой защелкнул на ботинках сверкающие «лягушки». Вначале суеверно на правом, потом на левом. В щиколотках сразу возникла уверенная тяжесть, лыжи стали продолжением ног.

— Эй, Русь! — поторопил судья.

Сашка подмигнул тренеру. В тот же миг лицо как бы стянулось на жестких пружинах, морщины легли в углах рта. Когда он выкатил к старту, было уже не лицо — рубленная топором маска. Сашка надвинул Шлем, очки и преобразился еще раз — не человек, механизм для смертельного испытания.

— Пшел! — судья сделал отмашку красным флажком.

Сашка толкнулся палками, еще толкнулся, чтобы набрать скорость, сдвинул лыжи, согнул колесом спину, вынес руки с палками под подбородок, и стремительно засвистела трасса, мягко начали пофыркивать лыжи.

В бешеном вираже, окутавшись облаком снежной пыли, Сашка прошел поворот трассы, но тут правая Сашкина лыжа на что-то наткнулась, он сбился, выровнялся, и в это время резко исчез под ногами склон, и он с нелепо задранной лыжей так и летел в воздухе. Голова, шлем, лыжи, руки, снежная пыль — катился Сашка Ивакин по склону и, наконец, замер, врезавшись в могучий сосновый ствол.

Взвыла на дальней дороге сирена «Скорой помощи». Тревожно вздохнула и заговорила толпа разноцветных болельщиков.