— Эй, Харон!
— Да, сэр! Слушаю, сэр! — ошалело сказал лодочник, скидывая шаль и машинально хватаясь за весла. Он оглянулся, узнав капитана и улыбнулся беззубой улыбкой. — Доброе утро, сэр. Хорошо погуляли? На судно?
Сашка Ивакин лежал на операционном столе, закутанный в стерильное белое облако.
Группа врачей в углу операционной вполголоса переговаривалась, готовясь к операции.
— Перелом ноги, два ребра…
— Рентген показал трещину в черепе…
— Рвота отмечена?
— Да. Первые полчаса после травмы.
— Типичное сотрясение мозга.
Сашка лежал с открытыми глазами. Ему поднесли наркозную маску.
…В вестибюле больницы сидели товарищи Сашки по Команде — крепкие загорелые ребята в одинаковых спортивных пиджаках яркого цвета, одинаковых брюках и замшевых туфлях. На коленях у всех лежали одинаковые бельгийские плащики, и было приятно смотреть на этих ребят со свежими от загара лицами, на которых спорт все-таки наложил отпечаток преждевременной зрелости и возмужания.
Тренер сидел, положив руки на колени, и смотрел в пол.
Тихо открылась дверь. Вошел еще один — как был в блестящем эластике с белыми полосами вдоль брюк, только накинул куртку.
— Как? — шепотом спросил он.
Ребята пожали плечами.
— Шаганов взял золотую по трем видам, — сообщил он.
— А спуск? — так же шепотом спросили его.
— Габридзе.
Спортивные юноши покивали головами. Один встал и направился в глубину белоснежного коридора. Тренер поднял голову. И все стали смотреть в коридорный проем. На цыпочках парень вернулся.
— Прогнали! — объяснил он. — Ничего не известно.
Ребята шепотом переговаривались между собой.
— Сашка взял бы.
— Габридзе все-таки…
— А Ловягин?
— Загремел на втором перепаде.
— Эх, Сашка…
В вестибюле стало тихо. Уставившись в пол, думали свою думу спортивные мальчики. Тренер посмотрел на часы.
— Спать!
— Соревнования-то кончились, Никодимыч.
— Спать! — жестко повторил тренер, и мальчики беспрекословно потянулись к выходу, оглядываясь на белую дверь, за которой маялся в наркозном дурмане друг-приятель, надежда команды Сашка Ивакин.
«В 1823 году из Кронштадта вышла экспедиция на бриге «Предприятие» под командой О. Е. Коцебу и, вероятно, летом 1824 года достигнет мыса Ледяного и направится навстречу Парри, который будет стремиться от Ланкастера к западу… Таким образом, слава географических открытий оспаривается искусными мореплавателями двух сильнейших морских держав Европы, которые не жалеют усилий, одушевляясь желанием решить прежде всех важнейшую географическую задачу».
«Англии не простится, и она станет посмешищем всего мира, если позволит какой-либо другой стране из-за своего безразличия ограбить себя, лишить всех своих предыдущих открытий».
«Одно из судов экспедиции в честь Вас и как подтверждение Ваших заслуг и талантов я назвал «Крузенштерн»… Если произойдет кораблекрушение, «Крузенштерн» станет нашим последним прибежищем, поэтому особенно символично название этого судна, как дань Вашей ценной работе по Тихому океану… Если я дойду до границ русских владении в Америке, я водружу там флаг России, ибо моя экспедиция носит чисто научный, а не политический характер».
«…Познание таинств мира есть первейшая обязанность всякого путешественника. Летописи морской истории полны сообщений о невероятных чудовищах. О морском змее, известном под названием Краббен, Горвен или Анкетроль. О сельдяных «королях», которые определяют маршруты стад рыбы. О птице Едредон, которая вырывает из груди пух необычайной мягкости и выстилает им гнездо. В последней нетрудно узнать обыкновенную гагу. Известны также легенды о розовой чайке, странной птице арктических стран, которая приносит спасение гибнущим мореходам. Как всегда, в этих историях трудно, а подчас невозможно, отличить правду от вымысла…»
В сентябре 1818 года оба судна экспедиции Джона Росса были зажаты льдами в проливе Ланкастера. Но капитан Росс еще не знал, что это пролив. Точно так же, как до этого лета он не знал, что Баффинов залив является именно заливом. Поистине это была загадочная страна. Проливы, которые кончаются тупиком, заливы, похожие на проливы. Низкие берега сливаются с морем. И все закрывают туманы. Туманы, дожди и снег. Снег среди лета. Все привычные представления о трудностях мореплавания здесь переворачивались. Здесь не было штормов. Не было тропических лихорадок. Не было экваториальной жары. Не было разбойных судов, и пушки на борту судна казались ненужным балластом. «Здесь надо заново осваивать морскую науку», — думал капитан Росс.
Командир вспомогательного судна Эдуард Парри предложил пробиваться дальше на северо-запад. «Каким образом?» — спросил Росс. «Мы победили при Трафальгаре — победим и здесь», — сказал высокомерно молодой лейтенант. Росс усмехнулся. Не ладились у него отношения с этим честолюбивым лейтенантом Парри.
— Так как все-таки вы рассчитываете пробиться К норд-весту? — повторил капитан Росс.
Лицо лейтенанта покрылось багровыми пятнами. Росс отвернулся. Он чувствовал не беспричинное озлобление. Он вышел из семьи адмиралов и сам уже много лет был капитаном. Он знал тяжесть ответственности за порученное дело, за людей, за честь морской фамилии Россов. Именно поэтому он ненавидел адмиралтейских выскочек, ловцов момента, эфемерных болтунов. Какие-то странные пришли времена. Не дело ценится, а фраза, удачно ввернутый каламбур.
Серый в серых сумерках лед окружал корабль. Да, надо заново учиться плавать. Здесь как бы другая планета. Другая земля с сумрачным и непонятным очарованием.
Вскоре выяснилось, что корабли вмерзли в лед окончательно. Когда лед установился, Росс отправил команды судов на берег для сбора плавника. Хорошо, что он позаботился об этом заблаговременно. В ноябре пришла ночь. Печки, установленные в кубрике и кают-компании, топились, хотя тепло держалось только на расстоянии вытянутой руки. На потолке, под койками, в углах кают копился лед. Люди болели от сырости. К весне несколько человек заболели цингой. В начале июня появились забереги и птицы. К концу июня по льду прошли трещины. Но лед стоял все так же и мертвым панцирем держал корабли. Вполне может статься, что он вообще их не выпустит. Стояла тревожная слепящая мгла полярного дня. Было тоскливо.