«Севастополь в то время был наполовину в развалинах, и для мальчишеских игр приволье было полное», — вспоминал Крылов о первом приезде в главную базу Черноморского флота, разрушенную войной и не восстанавливаемую по требованию англо-франко-турецкой коалиции.

Игры в развалинах домов распаляли фантазию: колонны солдат в высоких бараньих шапках, фесках, киверах встречались сокрушающими ударами морских артиллеристов, перебравшихся с кораблей на оборонительные холмы, с криком «ура-а!» поднимались на вражеские колонны цепи охотников, флотских команд и неустрашимых пластунов.

Отбросив противника, ватаги мальчишек спускались к морю.

Севастополь — город морской славы россиян… Какого мальчишку не позовут в этом городе морские дали! Какого юношу не взволнует необузданная морская стихия и он не вздумает поспорить с ней и во что бы то ни стало если не победить, то подчинить ее себе!

Алексей Крылов в среде таких мечтателей не составлял исключения. Пусть еще не вполне осознанно, но именно в Севастополе он решил, что станет моряком.

Да как было и не решить: к общительному и хлебосольному Крылову-старшему, самому в прошлом флотскому артиллеристу, тянулись на огонек отставные моряки, принимавшие, как и он, участие в Крымской войне 1853–1856 годов.

О чем только не толковали старики-ветераны, что и кого не вспоминали! Живыми богатырями представали перед Алексеем храбрейшие адмиралы Корнилов и Нахимов. Как наяву он видел настоящую высадку английских, французских и турецких войск у Евпатории, с горечью слушал о допущенных просчетах в сухопутной обороне Крыма: «С моря к нам и носа не сунь — оттяпаем в единый миг, а с суши, а? Что же, братцы, помалкиваете, может, я неправду говорю, а? То-то и оно, что правду — проглядели, эх, проглядели, за что под старость лет и зрим из-под руки не красавца о трех мачтах, а турка-фелюжника с контрабандой, эх!»

После этого вздоха обязательно рассказывалось о том, как один за другим, перегораживая вход в Севастопольскую бухту, добровольно уходили под воду недавние боевые красавцы корабли «Варна», «Силистрия», «Три святителя». Всего счетом — семь.

— «Силистрия», боже правый!.. «Силистрия», да ведь ее водил в славнейшие походы сам Павел Степанович Нахимов… Нахимов! — восклицали старые моряки, горестно не утирая глаз — слезы их высохли давно, остались одни слова — в назидание потомкам.

Все до мельчайших подробностей из этого назидания запомнил Алексей Крылов. Придет время, и он восстановит в памяти разговоры ветеранов, их самокритичное «проглядели» станет для него отправной точкой. Чтобы еще раз ненароком не проглядеть — на Балтике. Он разработает план совместной сухопутно-морской обороны побережья на подступах к Петербургу. Шарахающихся из стороны в сторону депутатов Государственной думы убедят здравые аргументы генерала Крылова, радеющего за целостность границ отчизны, и они отпустят 500 миллионов рублей на флот и столько же на сухопутные укрепления.

«На войне как на войне»: раззадориваясь крымским молодым вином, ветераны, воздав дань горестному и скорбному, запевали старинные песни, размягчаясь, рассказывали были и веселые небылицы.

Незаметно для всех беседой тогда овладевал Николай Александрович. Рассказчиком он был отличным, умело вкрапливал веселые нотки в повествования, произносимые самым серьезным тоном.

В свое время Крылов-старший был направлен во 2-ю легкую батарею 13-й артиллерийской бригады на должность, которую прежде исполнял Л.Н. Толстой. И вот что, в пересказе Крылова-младшего, узнал отец от солдат при ознакомлении с делами батареи:

«Лев Николаевич Толстой хотел уже тогда извести в батарее ругань и увещевал солдат: «Ну к чему скверные слова говорить, ведь ты этого не делал, что говоришь, значит, бессмыслицу говоришь, ну и скажи, например, «елки тебе палки», «эх ты, едондер пуп», «эх ты, ефиндер».

Солдаты поняли это по-своему.

— Вот был у нас офицер, его сиятельство граф Толстой, вот уже матерщинник был, слова просто не скажет, так загибает, что и не выговоришь».

Слов нет, полезны красочные рассказы старых моряков. Очень хорошо, что Алеша так живо ими интересуется, так по-взрослому им сопереживает, а все же главное для него, убеждена ученая тетка Александра, — учеба.

Хорошо подготовленный ею, Алексей Крылов был принят сразу во второй класс Севастопольского уездного училища. И в немалой степени потому же через много лет Крылов смог написать:

«После французской муштры мне здесь учиться можно было шутя; вскоре я стал считаться первым учеником и снискал благорасположение великовозрастных (в классе были ученики по 16–18 лет. — В. Л.) тем, что приходил в училище минут за 20 до начала уроков и рассказывал заданное предпочитавшим учиться «со слов», а не по книжке. Это были первые опыты моей, впоследствии столь долгой, преподавательской деятельности».

Но налаживавшийся было быт семьи, установившиеся знакомства вновь были порушены.

То ли в самом деле, как говорил глава семьи, «Севастополь не самый удачный пункт для укрепления связей торгово-импортной конторы», то ли принятые на себя дела этой конторы не подходили по содержанию характеру ее руководителя, как бы там ни было, а через год после приезда на Черное море, в июле 1875 года, Крыловы обосновываются на другом море — Балтийском. Постоянным местом пребывания конторы и проживания семьи Николай Александрович избрал Ригу.

Алексей определен в третий класс частного немецкого училища. Национальная принадлежность этого учебного заведения избрана, конечно, не случайно. В нем повторилось то же, что и в марсельском пансионе мсье Русселя: через четыре месяца Алексей Крылов свободно владел немецкой речью.

Менее темпераментные рижские соученики пошли на сближение с Алексеем иначе, чем марсельские. Во-первых, рижане знали, где расположен славный город Симбирск, и потому не стали проверять новенького на крепость духа и мускул. Во-вторых, они вообще, кажется, предпочитали выяснять отношения не кулаками, а товарищеским обменом знаний.

Арифметика, алгебра, геометрия давались Алексею довольно свободно, некоторые затруднения у него бывали с латынью. Тут-то и «был заключен, — по признанию Крылова, — с одним немчиком «меновой торг»: Крылов подтягивал некоего Котковица в точных науках, а тот Крылова — по латыни. Но вообще-то к латыни у него не лежало сердце.

В апреле 1877 года началась война между Турцией и Россией.

Там, недалеко от Севастополя, где Алексею впервые подумалось о море как о необъятном месте приложения сил в будущем, разгорались морские баталии. Силы явно были на стороне Турции — ведь после Крымской войны Россия не имела флота на Черном море, а сообщения с театра военных действий, доходившие до рижских мальчишек, говорили об обратном: то один турецкий фрегат выходил из строя, то другой…

Разговоры об этом не умолкали ни на улице, ни даже во время занятий в училище. Доверительно сообщали о появлении на Черном море русских громовержцев.

Кто же эти громовержцы, наносившие удары по турецкой армаде не только у своих берегов, но и на Константинопольском рейде? Каким оружием они владели, что наводили страх и панику на противника, имеющего подавляющее превосходство в количестве корабельных вымпелов?

Их было совсем мало, но дерзки и отважны их дела и подвиги.

Капитан 2-го ранга Бутаков на небольшом паробриге победил и взял в полон турецкий флагманский фрегат.

Лейтенанты Дубасов и Шестаков во главе маленьких экипажей катеров шли на приступ турецких корветов и поражали их новым оружием — минами.

Воображение мальчишек восхищал капитан-лейтенант Степан Осипович Макаров. Воистину, он-то, напоминая но газетным сообщениям былинного богатыря, был первым среди громовержцев.

Идея внезапного боя, которую предложил командованию капитан-лейтенант Макаров, была как нова, так и проста. Быстроходный коммерческий пароход «Великий князь Константин» по Макаровскому проекту переоборудовали в крейсер. На его борт поднимались заранее снабженные шестовыми минами катера «Минер», «Чесма», «Наварин», «Синоп».