Глава 20

Томас готовился ко сну в тот вечер, когда Джереми вошёл в его комнату, с опущенным лицом, резинка его пижамных штанов была сбита.

– Эй, – произнёс Томас, опускаясь на корточки, чтобы поправить резинку и посмотреть Джереми в глаза.

– Можно поспать с тобой?

– Ты большой мальчик...

– Пожалуйста?

– Тебе действительно следует...

– Пожалуйста? Мама всегда разрешала мне спать с ней. Пожалуйста?

Звук этого "пожалуйста" разрывал Томаса, наполненный такой несчастной мольбой и нуждой.

– Давай не будем делать из этого привычку, – сказал он.

Джереми забрался в кровать Томаса, и тот почувствовал тяжесть на сердце. Он не понимал, насколько маленькие дети уязвимы, что все эмоции и потребности настолько прозрачны и очевидны и выражены с такой совершенной простотой.

Со своего положения над комодом, Будда смотрел на него в ответ. Он достал чайную свечу из другого ящика и, как делал каждую ночь, зажёг маленькую свечку и поставил её в подсвечник перед изображением Будды.

– Ты молишься? – спросил Джереми.

Томас взглянул на него и улыбнулся.

– Не совсем. Я больше не молюсь.

– Почему нет?

– Это длинная история.

– Почему?

– Я считаю, что Бог уже знает всё, что нам нужно. Я не вижу смысла спрашивать его о вещах, о которых он уже знает. Так что вместо того, чтобы молиться, я зажигаю свечу для Будды.

– Зачем?

– Чтобы он знал, что я люблю его.

– Ты его любишь?

Томас кивнул.

– Почему? – хотел знать Джереми.

– Будда не Бог, – объяснил Томас, выключая свет и забираясь в кровать. – Будда тот, кем мы все можем быть, если будем сильнее стараться быть хорошими.

– Он хороший?

– Он был хорошим человеком.

– Поэтому ты его любишь?

– Он спас мне жизнь.

– Как?

– Это долгая-предолгая история.

– Почему?

Томас откинулся на подушку, когда Джереми придвинулся к нему.

– Почему? – снова спросил Джереми.

– Раньше я был очень несчастным человеком, – тихо сказал Томас. – А затем встретил Будду.

– Как вы с ним познакомились?

– Я читал о нём.

– Что ты читал?

– Это было в мои философские дни. Раньше я читал много философии. Эта дрянь сведёт тебя с ума. Я не рекомендую этого делать. Если кто-нибудь когда-нибудь скажет, что тебе нужно прекратить то, что ты делаешь, и прочитать "Бытие и ничто" Жан-Поля Сартра, тебе нужно с криками бежать в другом направлении, как можно быстрее. И даже не буду начинать про Хайдеггера. Но в любом случае, так или иначе, я наткнулся на книгу по писаниям Будды и начал читать её, и казалось, будто он говорит со мной.

– Правда?

– Он будто знал меня. Знал обо мне всё. Видишь ли, Будда всегда говорил только о страданиях. Почему мы страдаем. Почему мы несчастны. Он пытался понять это. Пытался выяснить, как остановить это. Потому что мы все страдаем. Все мы. Ты. Я. Все. Мы все страдаем. Но он нашёл способ прекратить это.

– Как?

– Он понял, что мы сами причиняем много страданий. Мы принимаем плохие решения и делаем плохие вещи. А затем страдаем из-за них. Или страдаем потому, что другие люди делают плохие вещи.

– Какие, например?

– Например, отец приходит домой пьяный и ведёт себя злобно со своей женой и со своими детьми. Он создаёт страдания и несчастье. А затем его жена и дети ведут себя плохо, потому что они несчастны. И тогда это делает его ещё более несчастным. Я не знаю. Это сложно. Но смысл в том, что Будда понял, что мы можем научиться быть счастливыми, если будет принимать лучшие решения и стараться не причинять боль другим людям. Вот, чему он меня научил, и я понял, что он прав. Ты знаешь, иногда мы сами причиняем себе боль.

– Как?

– Ну, как я... со мной кое-что случилось, когда я был таким маленьким, как ты. Некоторые плохие вещи. И я так злился из-за этих вещей. Постоянно был расстроен.

Томас замолчал, думая о своём отце, о том, что случилось с его матерью, как отец винил его в её смерти.

– И? – подтолкнул Джереми.

– Я делал себе больно. Я не мог простить людей. Не мог двигаться дальше. Не мог просто забыть об этом и жить своей жизнью. Просто я был так зол. Но Будда научил меня тому, что нужно научиться забывать. Забывать обо всём.

– С тобой кто-то плохо обращался?

– Это было очень давно. Может, однажды я расскажу тебе об этом. Но, видишь ли, я только всё усугублял, потому что злился из-за этого и хотел отомстить, хотел причинить боль тому человеку и просто не мог себя остановить. Я не понимал, что делаю больно только себе. Это как когда ты порежешься, и остаётся засохшая рана. Если ты продолжаешь ковырять её, то только всё ухудшаешь, и заживать она будет всё дольше и дольше. Ты должен научиться просто отпускать это. Просто перестань ковырять. В этом есть смысл?

– Наверное.

– Может быть, так и с твоей мамой, – тихо сказал Томас.

Джереми не ответил.

– Её нет, но ты не хочешь верить, что её нет. Так что... ты продолжаешь страдать и страдать. Забыть тяжело, верно?

Джереми закрыл глаза, прижался ближе, потёрся щекой о грудь Томаса.

Томас притянул его ближе, не стал настаивать.

Долгое время они ничего не говорили.

– Ты всё ещё мой кроха? – спросил Томас. – Раньше ты сказал, что ты больше не мой кроха. Я не хочу называть тебя так, если тебя это злит.

– Всё нормально, – сказал Джереми, прижимаясь ближе.

– Ты милый кроха, – сказал Томас.

Джереми не ответил. Вместо этого он начал тереться о Томаса странным образом, будто тёрся своим пахом о бедро Томаса.

Томас нахмурился, наверняка он ошибался, но...

– Тебе удобно? – спросил он, поворачиваясь, чтобы убрать своё бедро.

Джереми толкнулся к нему, начав тереться снова.

– Что ты делаешь? – спросил Томас.

– Мама всегда...

Джереми не закончил предложение. Он замер и опустил взгляд.

Томас нахмурился.

Конечно, он ошибался.

Он знал, что более восьмидесяти процентов детей, оказавшихся под опекой ДСО, подвергались сексуальному насилию – периодически во время занятий для родителей говорили не удивляться тому, как это может проявляться в повседневной жизни, но...

– Почему бы нам не лечь спать? – предложил он.

Джереми перевернулся, оказываясь к Томасу спиной.

Томас смотрел на него долгие мгновения, на копну непослушных волос на подушке, на маленькую, изогнутую спину, на безрукие плечи. Не зная, что ещё сделать, он подвинулся ближе, обвивая Джереми рукой, чтобы обнять его.

Джереми тихо расплакался.

– Что такое, кроха?

Джереми не отвечал.

– Не плачь, – сказал Томас, чувствуя раздражение. Он не хотел раздражаться, знал, что это недостойно, что Джереми не виноват, что ему было так тяжело, но плач начинал изводить его.

– Эй, всё нормально, – тихо сказал он. Он оперся на локоть, чтобы посмотреть на мальчика сверху вниз. – Что происходит?

Джереми плакал беспомощным, ошеломлённым образом.

– Нам нужно вызвать Солнечную полицию? – спросил Томас.

Мальчик покачал головой. Он перевернулся, прижался к Томасу и снова начал тереться о него в отчаянной, навязчивой манере. В этот раз нельзя было ошибиться в его намерениях.

– Джереми, ты не можешь этого делать, – сказал Томас, снова отодвигая своё бедро.

Джереми скорчил недовольное лицо.

Определённое поведение означает, что не была удовлетворена определённая нужда.

Он помнил эти слова очень ясно. Их повторяли снова и снова во время занятий для родителей. Когда ребёнок проказничает, значит, что-то где-то не так. Он голоден. Он устал. Он злится. Ему больно. Что-то происходит. Какая-то нужда не была удовлетворена. И это могла быть любая нужда. Нужда в объятиях и успокоении. В разговоре. В том, чтобы его утешили. В том, чтобы его выслушали. Чтобы поняли. Чтобы услышали. Чтобы покормили, дали лекарств, уложили в кровать.

Он сделал попытку смягчить выражение своего лица.

– Мы не можем так делать, – сказал он, как надеялся, дружелюбным голосом. – Такое взрослые делают со своими партнёрами. Это не то, что дети делают со взрослыми. И это нужно делать наедине. Почему бы нам просто не обняться и лечь спать? Ладно? Ты скучаешь по маме?

Джереми нахмурился.

– Хочешь рассказать мне о ней?

Джереми не хотел.

Томас поправил одеяло и лёг так, чтобы Джереми мог положить голову на изгиб его плеча.