Однако именно такого рода историзм, смыкающийся, как видим, с радикально последовательным идиографизмом, приводит М. Вебера в конфликт не только с поверхностно толкуемым сравнительно-историческим методом, но и с марксовым учением об «общественно-экономических формациях», нанизываемых на шампур просветительской концепции прогресса, унаследованной социологией XIX века как в ее контовском, так и в марксистском вариантах. Отказываясь от «прогрессизма» классической социологии и тем самым открывая перспективу ее неклассического развития, М. Вебер начинает с того, что меняет общую философско-историческую перспективу, предполагая такую последовательность эволюции социальных форм, в русле которой допускается образование более развитых форм одновременно с менее развитыми или даже прежде менее развитых, и толкуя такого рода факты не как аномалии «понятных сдвигов» на «восходящей линии поступательного развития человечества», а как свидетельство независимости течения реальной истории от каких-либо априорных принципов, в том числе и «закона Прогресса».

Единственным критерием «развития» общественных форм (утрачивающих при этом онтологическую фундаментальность марксовых «общественных формаций») становится у М. Вебера эмпирически фиксируемое «приближение» исследуемого явления (например, города, или какой-нибудь «частичной» структуры, входящей в состав этого синтетическицелостного образования) к соответствующему «идеальному типу», либо, наоборот, «удаление» от него. Эта исследовательская процедура позволяет М. Веберу рассматривать те или иные социальные процессы, не присягая на верность таким ценностно нагруженным категориям как «прогресс» или «реакция», вынуждающим исследователя делать поспешные заключения о заранее данном «смысле процесса», каковой на самом деле складывал как итог деятельности и зачастую весьма и весьма драматического противоборства самых различных общественных сил, каждая из которых вносит в него свой собственный «смысл». В столь решительном отказе М. Вебера от идеологического «глобализма», одержимого стремлением предписать человечеству априорные цели его эволюции, и заключается пафос веберовского «эмпиризма», побуждавший будущего автора «Хозяйства и общества», достаточно далекого от того, что в наше время называют «эмпирической социологии», все-таки определять свою версию социологической науки именно с помощью этого словосочетания.

Все это не помешало М. Веберу внести свой особый вклад в философию истории, заострив одну из центральных ее проблем — проблему трехчленной периодизации исторического процесса: «античность — Средневековье — Новое время (или «современность»)». Причем заострил он ее именно в результате своей попытки поставить на рельсы «эмпирического исследования» вопросы, доступные, как до него казалось, лишь «отвлеченно-теоретическому» (если не вовсе умозрительно-спекулятивному) рассмотрению. И сделал это М. Вебер, в частности (а, быть может, прежде всего) как раз в таких работах, как «Город», Аграрная история Древнего мира» и «История хозяйства», сама «материя которых исключала, казалось, культур-философскую и философско-историческую постановку вопроса, заранее отмежевываясь от нее. Причем одной из центральных проблем оказалась в них (особенно в первых двух) как раз «сфинксова проблема» феодализма у к который мы еще вернемся.

«Синтетичность» социологии М. Вебера, предполагаемая спецификой ее предмета особенно остро обозначилась уже в самом начале его «Города», когда автор книги задался вопросом об определении понятия этого многосложного объекта, подлежащего всестороннему исследованию. «Полноправный гражданин античности, — начинает он свой анализ с того, что можно было бы по примеру К. Маркса назвать «клеточкой» данного объекта, — был жителем города, обладающим землей (Ackerbürger)», причем, как дает понять автор, не только на территории самого города, но и за ее пределами, а подчас, только за городской чертой. (1, 314). А это значит, что понять социальный «статус» типичного горожанина невозможно, не выходя за формально-правовые рамки его «гражданства» в имущественную сферу, где чисто юридические отношения переплетаются с экономическими, а те, в свою очередь, с административно-политическими, поскольку условием «гражданства» полноправного жителя «античного полиса», был экономический факт обладания определенным участком земли, имевший в глазах его сограждан, кроме всего прочего, и политическую значимость, ибо только обладание землей, так или иначе «принадлежащей» городу, обеспечивало ему право участия в городской политике, включая военную, поскольку каждый горожанин должен был участвовать в вооруженных формированиях, имеющих целью защиту городских территориальных интересов.

Вот какой комплекс разнопорядковых отношений был связан в античности с простым фактом удостоверения «гражданства» горожанина, который скрывается в наши дни за бюрократически звучащим словом «прописка». Для нас же важно пока что констатировать, насколько тесно история античного, а еще теснее — средневекового города была сопряжена с аграрной историей античности и Средневековья. Так что в одних случаях история города включала в себя — по крайней мере частично — историю городских земель, теснейшим образом связанную с аграрной историей «городской округи», а в других — брала ее целиком; и тогда судьба городских и соседствующих с ним внегородских территорий оказывалась вплетенной в аграрную историю как античного, так и средневекового обществ. Не случайно книги М. Вебера, посвященные этим двум, казалось бы, достаточно далеким друг от друга сюжетам — судьбам античных и средневековых городов, с одной стороны, и аграрной истории античности и Средневековья — с другой — оказались так тесно связанными друг с другом и чисто хронологически, и содержательно (первая из них вышла в 1905–1906 гг., а вторая — в 1909 г., причем многие сюжеты буквально «перекочевали во вторую).

Но дело не только в том, что названные книги оказались тематически и проблемно так тесно переплетены друг с другом, что адекватное понимание каждой из них с необходимостью требовало обращения к другой. Еще более далеко идущим образом их объединяло единство веберовского синтетического подхода к рассмотрению предмета каждой из них, который буквально требовал его как в том случае, когда это был город, так и в том, когда им было сельское хозяйство. Как свидетельствует одна из более ранних работ, в которой уже ярко заявил о себе будущий социолог, задаваясь вопросом о необходимости сопрячь» проблематику «аграрной истории Древнего Рима» с государственно-правовой (и тем самым политической) и частноправовой (и тем самым экономической) проблематикой, еще до того, как М. Вебер специально углубился в социологическую проблематику, он уже фактически сталкивался с нею каждый раз, когда вставал вопрос о необходимости органического сочетания правоведения и политэкономии при решении конкретных вопросов античной истории.

Во всех этих случаях на заднем плане веберовских исканий маячил образ будущей — уже синтетической — социологии, который он еще не идентифицировал в соответствующем понятии только потому, что она еще не существовала фактически и ее только предстояло создать, причем создать никому иному, как ему самому. Что он, по сути дела, и попытался предпринять в своем главном труде (практически так и оставшемся незавершенным) под несколько условным названием «Хозяйство и общество», заключительным разделом которого совсем не случайно оказался именно «Город», — работа, в которой прорыв к искомой М. Вебером синтетической социологии впервые обнаружил всю свою плодотворность.

«Из того, — писал М. Вебер, — что мы в нашем исследовании данного вопроса должны были говорить о «хозяйственной политике города», о «городской округе», «городских властях», следует, что понятие «город» может и должно быть введено не только в ряд рассмотренных до сих пор экономических, но и политических категорий» (1, 317). Но это не все. Город, согласно М. Веберу, должен был рассматриваться также и «как до некоторой степени автономный союз, «община», с особыми политическими и административными учреждениями». «Во всяком случае, — уточнял он, — необходимо безусловно придерживаться различия между уже разъясненным экономическим понятием города и политически-административным. Только в последнем смысле городу принадлежит особая городская территория. В том же смысле городом может считаться местность, экономически этого имени и не заслуживающая» (5, 15).