– Да, ваше императорское величество! Вы позволите ей самой изложить свою просьбу?

– Говорите, графиня, – кивнула императрица.

Софья Алексеевна собрала все свое мужество и сказала:

– Ваше императорское величество, я – несчастная мать. Мой сын осужден на три года каторжных работ, у него нет жены, чтобы разделить с ним тяготы его нынешней жизни, я – его единственная надежда. Позвольте мне обратиться с просьбой о разрешении выехать в Сибирь к сыну.

Вот все и сказано! Что же будет теперь?.. Застыв, как натянутая струна, графиня ожидала ответа. Вдовствующая императрица молчала. Тишина сделалась оглушающей, но пусть лучше будет молчание, чем отказ. Наконец государыня как будто пришла к какому-то решению, она глянула на замершую напротив нее бледную как смерть женщину и спросила:

– Ваши дети все живы?

– Да, ваше императорское величество, – отозвалась пораженная графиня.

– Тогда не искушайте судьбу, не называйте себя несчастной матерью, для матери невозможно бороться лишь со смертью. Но кроме сына у вас ведь есть дочери – что будет с ними, если вы уедете?

– Моя старшая уже вышла замуж за князя Платона Горчакова, и он стал опекуном двух моих младших дочек.

– Это хорошо! Горчаков благороден, он сильно напоминает своего отца, а того я очень ценила. Вы правы, что доверили князю Платону судьбу своих дочерей, – отозвалась императрица и призналась: – Как мать, я вас понимаю! Подавайте прошение на имя государя, я сама поговорю с сыном, и если он прислушается к моему мнению – вы сможете уехать в Сибирь.

– Благодарю, ваше императорское величество, вы так великодушны! – воскликнула Софья Алексеевна. Она была безмерно рада и благодарна этой немолодой, усталой женщине. Императрица улыбнулась и кивнула, подсказав, что аудиенция окончена. Графиня Кочубей поднялась, Софья Алексеевна встала вслед за ней, они поклонились и вернулись на прежнее место.

– Ну, слава Богу, – шепнула Мария Васильевна. – Я, признаюсь, подумала, что все пропало, и она откажет. Теперь посиди и успокойся, посмотри, как принимают других.

Но мыслями Софья Алексеевна уже летела к сыну. Она предвкушала отъезд, планировала, что привезет в Сибирь, чтобы сделать их жизнь хотя бы немного более комфортной, графиня даже не заметила, как все гостьи побывали за столом у государыни. Она опомнилась только, когда обергофмейстерина объявила, что прием окончен. Графиня вместе с остальными дамами склонилась перед покидавшей палату императрицей, а потом подняла взгляд на ангела, парящего на сводчатом потолке.

«Спасибо тебе от матери, – мысленно поблагодарила она небесного заступника. Софья Алексеевна была абсолютно уверена, что именно небеса помогли ей уговорить вдовствующую императрицу.

Вечером того же дня вдовствующая императрица давала бал в Грановитой палате. Мария Федоровна давно запамятовала, на скольких балах она выступала хозяйкой. Раньше предвкушение очередного триумфа заряжало государыню бодростью и хорошим настроением, а теперь ей приходилось постоянно лицедействовать, изображая бодрость и хорошее настроение, что не так уж и просто, когда на самом деле тебя давят усталость и опустошенность. До начала нынешнего бала оставалось меньше часа, а она все еще лежала в своей спальне. Роковой декабрь прошлого года надломил могучую волю «чугунной матушки», как ее, шутя, звали старшие сыновья. Сколько потерь может пережить душа? Мария Федоровна теперь часто задавала себе этот вопрос, и каждый раз признавалась, что на ее жизнь пришлось слишком много горя.

– Скольких детей может пережить мать? – прошептала она, глядя на роспись сводчатого потолка, где в голубом небе парила с младенцем на руках Дева Мария. – Я уже похоронила пятерых, неужели это еще не все?..

Воспоминания жгли, и несгибаемая императрица, ставшая теперь просто старухой, все искала в них ответ на вопрос, почему же жизнь оказалась так жестока. Она ведь была хорошей женой, и пусть ее муж оказался противоречивым и мятущимся, но вначале-то они любили друг друга. Это потом уже Павел стал заводить любовниц, да и она не отставала, но всегда главными для нее оставались дети. Десять детей – четыре сына и шесть дочерей, все как на подбор, один ребенок лучше другого. Только малышка Ольга прожила всего три года, а остальные выросли. Девочки стали красавицами, сделали прекрасные партии, а сыновьями мать могла только годиться. Главная любовь всей ее жизни – Александр – стал великим императором, освободителем Европы. Как ревновала Мария Федоровна своего первенца к бабке, ведь свекровь забрала долгожданного наследника сразу после рождения. Мария Федоровна всю жизнь воевала за внимание и любовь Александра, сначала со свекровью, потом с молодой невесткой, затем с официальной любовницей Нарышкиной, а в роковом ноябре прошлого года она потеряла все…

«Нельзя было отпускать его в Таганрог», – терзалась Мария Федоровна.

Она корила себя, хотя давным-давно знала, что советов ее великий сын не принимал. В последние годы он как никогда много времени стал проводить с матерью, и Мария Федоровна наконец-то уверилась в его сыновей любви, тем тяжелее оказалась ее потеря. Горькие мысли терзали сердце, колола ревность, ведь Александр не просто так рвался уехать из столицы.

«Понятно, что он хотел помириться с женой, но зачем было забираться так далеко? Это уединение и погубило его», – мучилась она.

Как же жалела императрица, что из-за сиюминутных выгод и собственной глупой ревности испортила когда-то отношения своего первенца и его молодой жены. Тогда ей казалось, что она целиком права и защищает честь своего ребенка, но жизнь сыграла с Марией Федоровной жестокую шутку – опустевшее сердце сына на долгие годы заняла бойкая польская княжна, ставшая потом княгиней Нарышкиной, а Россия осталась без прямого наследника. Почти пятнадцать лет эта шляхтянка задирала нос перед отвергнутой законной женой, а та – нет, чтобы дать отпор нахалке – замкнулась, ушла в себя.

Теперь из этого любовного треугольника двоих уже не было в живых, а третья стала высохшей моралисткой, озабоченной лишь тем, с кем ей придется доживать свою старость. Императрица вернулась мыслями к утреннему приему, где Мария Антоновна жаловалась ей, что устала жить за границей и хочет перебраться в Одессу.

– Мы провели там очень счастливый год вместе с моей покойной девочкой, – со слезами сказала она.

Марии Федоровне вспомнилось прелестное личико умершей внучки. Этого ребенка нельзя было не любить: Девочка была ангельски добра и так же прекрасна, ее смерть разбила сердце Александра и сломала жизнь Нарышкиной. По крайней мере, та не хотела больше возвращаться в столицу, а рвалась уехать в Одессу.

– Мы с мужем уже немолоды, нам нужен тихий дом, да и племяннику требуется наша помощь: ему очень не повезло с женой – Ольга Потоцкая, к сожалению, пошла в свою мать.

Мария Федоровна тогда подумала, что все повторяется, только тот, кто обижал сам, оказывается в роли жертвы. И теперь женщина, когда-то не постеснявшаяся сообщить законной российской государыне, что беременна от ее мужа, жаловалась на распущенное поведение своей молодой родственницы. Следовало поставить Нарышкину на место, и императрица примирительно заметила:

– Княгиня Потоцкая прожила бурную жизнь и, как мы с вами знаем, она плохо кончила. О ее дочери Ольге ходят самые неприятные слухи, но, надеюсь, что в них много преувеличения.

– К сожалению, ваше императорское величество, они все справедливы, – закатив глаза к небу, вздохнула Нарышкина. – Действительность даже еще непригляднее.

– Ее собственный зять генерал Киселев и друг юности князь Ордынцев?..

– Да, а теперь еще и генерал-губернатор Воронцов.

– Тогда вы действительно должны вмешаться в ситуацию, – согласилась императрица. – Поезжайте в Одессу, а когда там устроитесь, напишите мне, я буду рада помочь вам и вашему супругу, чем смогу.

Лежа в полутьме своей спальни, государыня все время думала о том, что нельзя переходить опасную грань и топтать жизни других людей – все вернется к тебе самой, и удар будет сокрушительным.