Если бы такая поездка состоялась, она стала бы самым значительным зарубежным путешествием русских поэтов за всю историю. Однако позже Вяземский с горечью констатировал: "Пушкин с горя просился в Париж: ему отвечали, что, как русский дворянин, имеет он право ехать за границу, но что государю будет это неприятно. Грибоедов же вместо Парижа едет в Тегеран чрезвычайным посланником. Я не прочь ехать бы и с ним, но теперь мне и проситься нельзя. Эх, да матушка Россия! попечительная лапушка ее всегда лежит на тебе: бьет ли, ласкает, а все тут, никак не уйдешь от нее…"

Да, матушке-России вновь потребовались умения Грибоедова, и именно он 25 апреля 1828 г. был назначен по Высочайшему повелению полномочным министром Российской императорской миссии в Персии. Такой пост предложил ввести сам Грибоедов, чтобы он был равен посту английского представителя в Персии, но он надеялся, что в силу незначительности его чина эту должность получит кто-то другой. Однако и чин статского советника (он относился к 5-му классу в Табели о рангах и был выше воинского звания полковника, но ниже генерал-майора), правда, не самый высокий из возможных, ему дали и на почетное место назначили.

Сохранился уникальный документ "Проект инструкции ***, посылаемому в Персию", написанный Грибоедовым в апреле 1828 г. для будущего посланника в Персии, а получилось — для самого себя. В этом документе давались четкие инструкции по таким сложным аспектам русско-персидской дипломатии, как "Упрочение мирных сношений", "Нейтралитет Персии в наших делах с Турциею и наоборот", "Недоимка контрибуции", "Покровительство персидским подданным, служившим русским во время войны", "Пограничные дела", "Торговые сношения", "Поведение против английского посольства в Персии" и т. д. По сути, Грибоедов сам себе начертал программу будущих действий, выявив самые сложные и опасные аспекты своей миссии.

Во-первых, он отметил, что Персии совсем не просто будет соблюдать условия Туркманчайского трактата, "ибо в ней гнездятся семена внутреннего раздора, дух соперничества в самом царствующем доме, своеволие духовных, которое превышает иногда власть самого правительства (как прав оказался Грибоедов, отметив этот зловещий пункт! — С.Д.) необузданность кочевых племен, всегда готовых к бунту". Дипломат предложил целый ряд рецептов, чтобы "восторжествовать над недоверчивостию азиатскою".

Во-вторых, он предусмотрел, что персидской стороне придется делать различные уступки, особенно в получении контрибуции: "Вы усмотрите из состояния финансов наследного принца, может ли быть сия сумма быть истребована к назначенному сроку? Или необходимо дать ему облегчение? Или даже совершенно простить долг, если он несоразмерен его доходам?"

В-третьих, Грибоедов предупредил об особой опасности (опять провидчески!) защиты в стране, где господствуют "туземные законы", персидских подданных, "которых правительство захотело бы преследовать за услуги" России: "И вы, хотя бы защищали… самое человечество, которое так часто оскорбляется в Азии местными обычаями и постановлениями… должны иметь в виду, что чужестранное влияние в домашних делах государства всегда ненавистно и вас могло бы поставить в самое неприятное положение". Дипломат вообще советовал будущему посланнику "неумеренною пылкостию не возбудить еще более против себя неудовольствия правительства".

В-четвертых, он обратил особое внимание на необходимость тщательного наблюдения за действиями английского посольства в Персии, чтобы "противодействовать влиянию враждующей нам державы", не забывая при этом "обхождения ласкового и дружелюбного", и не допустить того, чтобы в неблагоприятных условиях Англия смогла бы придать "грозный вид персидскому ополчению" и "нанести нам много вреда по ту сторону Кавказа". Только слепой, после прочтения этого важнейшего документа, сможет утверждать, что Грибоедов не знал специфики своей деятельности и лишь по недомыслию и чрезмерному упрямству погубил себя и сотрудников русской миссии.

Министр иностранных дел К.В. Нессельроде отмечал при назначении поэта полномочным министром: "Познания Грибоедова в языке персидском, короткое знакомство его с местными обстоятельствами, наконец, дарования и усердие, оказанные им при минувших переговорах, достаточно доказывают, что Высочайший выбор пал на чиновника, способнейшего к исполнению важной должности". Иран в те годы был местом, где формировалась азиатская политика России и где проходил фронт противостояния английскому влиянию на Востоке, поэтому-то назначение на пост русского посланника в Персии компетентного и авторитетного специалиста имело тогда принципиальное значение.

Однако в руководстве дипломатического ведомства России того времени нередко брали верх ошибочные и непрофессиональные тенденции. Чтобы это понять на конкретном примере, достаточно перечислить те изменения, которые внес в текст "Инструкции статскому советнику Грибоедову" директор Азиатского департамента МИДа К.К. Родофиникин и которые не могли не сказаться на дальнейшей судьбе русской миссии в Персии: Грибоедову предписывалось не делать главный упор на отношениях с наследным принцем Аббас-Мирзой. находившемся в Тавризе и сконцентрировавшем на себе все дипломатические дела Персии, а непременно отправиться к шаху в Тегеран; дипломату не разрешалось использовать в интересах России желание Аббас-Мирзы воевать с Турцией; ему запрещалось даже обсуждать вопрос об отсрочках с выплатой персидской контрибуции, обещать Аббас-Мирзе военную помощь в случае его борьбы за престол, а также держать наготове для этого два артиллерийских полка на границе с Персией; Грибоедову не разрешалось также противодействовать влиянию Ост-Индской компании в Иране, посылать русских офицеров советниками в персидскую армию, поставлять в страну оружие, назначать консулов для содействия российской торговле в Персии и т. д. Как видим, подобные наставления не могли не ограничивать возможности нового посланника, направляя его действия по скользкому и опасному пути.

Грибоедов слишком хорошо понимал все трудности своей будущей миссии, и это не могло не сказаться на его настроении в те дни, когда он был назначен полномочным министром. Вот что вспоминал Жандр о своей встрече с Грибоедовым: "Нас там непременно всех перережут, — сказал он мне, приехавши ко мне прямо после этого назначения. — Аллаяр-хан мне личный враг. Не подарит он мне Туркманчайского трактата". Примерно те же самые слова приводил в своих воспоминаниях Бегичев: "Во все время пребывания его у меня он был чрезвычайно мрачен, я ему заметил это, и он, взявши меня за руку, с глубокой горестью сказал: "Прощай, брат Степан, вряд ли мы с тобою более увидимся!!!" — "К чему эти мысли и эта ипохондрия? — возразил я. — Ты бывал и в сражениях, но бог тебя миловал". — "Я знаю персиян, — отвечал он. — Аллаяр-хан (Аллаяр-хан был зять тогдашнего шаха персидского и в большой силе при дворе. Он возбудил шаха к объявлению войны. — Примеч. Бегичева) мой личный враг, он меня уходит! Не подарит он мне заключенного с персиянами мира. Старался я отделаться от этого посольства… но через несколько дней министр присылает за мной и объявляет, что я по высочайшей воле назначен полномочным послом. Делать было нечего! Отказаться от этого иод каким-нибудь предлогом, после всех милостей царских, было бы с моей стороны самая черная неблагодарность. Да и самое назначение меня полномочным послом в моем чине я должен считать за милость, но предчувствую, что живой из Персии не возвращусь"".

То же настроение передавали и другие современники. А.С. Пушкин: "Не думал я встретить уже когда-нибудь нашего Грибоедова! Я расстался с ним в прошлом году в Петербурге перед отъездом его в Персию. Он был печален и имел странные предчувствия. Я было хотел его успокоить: он мне сказал: "…Вы еще не знаете этих людей: вы увидите, что дело дойдет до ножей…" Он полагал, что причиною кровопролития будет смерть шаха и междоусобица его семидесяти сыновей. Но престарелый шах еще жив, а пророческие слона Грибоедова сбылись". К.А. Полевой: "Грибоедов уехал из С.-Петербурга в июне месяце. Несмотря на блестящие ожидания впереди, он неохотно, дюке с грустью оставлял Россию, и однажды, когда я говорил ему о любопытном его будущем положении в Персии, он сказал: "Я уж столько знаю персиян, что для меня они потеряли свою поэтическую сторону. Вижу только важность и трудность своего положения среди них, и главное, не знаю сам отчего, мне удивительно грустно ехать туда! Не желал бы я увидеть этих старых своих знакомых"".