Сумки он пристроил на диванчик в прихожей и усвистал на кухню с четким намерением избавится от яблока раздора. И остановился у умирающего на столе букета. Всего-то и делов: распахнуть навстречу сентябрьской звездной ночи окно и выбросить в реку цветы. Сигарета, которую он так и не выпустил изо рта по дороге, полетела вслед. Окна он тут же захлопнул, опасаясь комариного нашествия: "Искусают моего Женьку. И чего он такой бледный? Наотдыхался по чужим постелям, так что и на солнце было лень вылезать. — Злость поднимала голову злобной ядовитой гадиной: — Как собака побитая в прихожей сидит."

— Жень, ты чего ? Устал? И почему молчишь? — Сенька присел на колени перед сидящим на диване мужчиной, устало обхватившим голову ладонями. Сенька поворошил ему волосы: Оброс как! Жень, мне уйти?

— Не надо. — Лицо такое измученное и взгляд, не верящий в свое счастье: — Останься.

И словно не было этих дурацких дней в больнице. Не было унизительного одиночества и молчания разряженного телефона. Не было размолвки.

Очень хотелось поймать чужой взгляд, прочесть затаенные мысли, накопившиеся за столько дней. Хотелось ли? Он не мог ответить точно даже себе. Нужно было что-то сделать, раз уж добрался до дома. И как славно, что Арсений убрал цветы с глаз долой. Он и правда был виноват перед мальчишкой, понадеялся, что в день рождения матери и после сложного матча днем, он останется ночевать на даче, и не приползет к нему пьяным, расслабленным с последней электричкой. Порадовал любовника, называется. Кой черт ему приспичило тащить в дом своего сокурсника? Ведь зарекся еще с последнего свидания — в дом никого не тащить.

Много лет назад его сокурсница Львова отказалась выходить за него замуж. Когда все распределись по заграницам строить мосты и каналы за тридевять земель, Женя остался на кафедре и продолжал строить уже в родном городе. Родители отошли от дел, прикупили себе домишко в Греции и поселились там, прожигая с ветерком отечественную пенсию. Им хватало. А на Евгения оставили дом и прабабку, которая и в семдесять убегала с первым трамваем на родной ламповый завод. В принципе, она не доставляла хлопот. В личку с нотациями не лезла, в ванную стучалась и по вечерам сериалы с группой активистов не смотрела. До последнего болталась на танцульках и периодически покидала Женьку, начинала активно заботиться о новом женихе. Только, видно, не судьба была ей порадоваться на старости лет. Старички заботу принимали, а потом, наслушавшись заботливой родни, выставляли Анфису Романовну за порог. Долго она рыпалась и металась, искала пристанище своей заботливой натуре. Так и не успокоилась.

Закончилось все конфузом. Женька застукал ее в бывшей родительской спальне с неким довольно моложавым джентельменом. Мужчина крайне разочаровался, уличил старушку в наличии обильной родни в лице внука и, собрав нехитрый скарб, уместившийся в паре чемоданов, отчалил в поисках более одинокой и жаждущей любви души. Правда, не забыл прихватить дедов портсигар. Он его не крал, Анфиса — добрая душа — презентовала жениху его сама. А подарки, как известно, вещь тонкая. Этикет не может ответить однозначно на вопрос о том, стоит ли возвращать предсвадебные подношения, если долгожданное событие станет крайне долгожданным, а его вероятность сравняется с нулем. Бабушка перестала ждать и набросилась на внука. Правда ненадолго, надо сказать. Одиночество быстро доканало ее тело.

Женька остался один на малозаселенных квадратах родительской квартирки.

Сокурсниц он не интересовал за очевидной неперспективностью преподавательской специальности. Дамочки поразумнее тоже обходили его стороной: — Слишком хорош, слишком молод, слишком умен... Интеллигентный какой-то...

Претензий было много и все они были абсолютно обоснованы. Да и сам Евгений Александрович не замечал в себе бешеной страсти. Сборища в Доме Ученых в "Лесном" активно посещал, женщин до дома довозил. Не мог не отвезти. Ведь пьяные в "три пэ", шебутные, активные... Вляпаются в дерьмо по дороге и не докажешь потом ничего.

Как главного провожальщика его частенько зазывали и в дом на чашку кофею. Сказать, что отказывался? Это было бы неправдой. Ни разу не отказал. Боялся обидеть. Наутро оба старательно отводили глаза и Женя понимал, что воспитанные люди после таких встреч с носками и бюстгалтерами на люстрах, ликвидируют по утрам следы похоти и мирно разбегаются до следующего приключения. Он заканчивал эти встречи улыбкой. Всем становилось легче, атмосфера наливалась вселенской любовью и с души у женщины падал огромный валун размером со скалу под памятником Петру 1: она не чувствовала себя падшей, таскающей в постель для услад любой подвернувшийся под рукав великолепный экземпляр, а он не считал себя обязанным отводить больше глаза при встрече в институтском коридоре. Как-то он вышел из себя и высказал одной из приблудившихся после корпоратива дам свои опасения, на тот случай, что скоро коллеги женского пола перестанут его уважать, если он примет ее неожиданное предложение.

— Бросьте вы, Евгений Александрович, — подкуривая от вежливо подсунутой спички сигаретку, — Вы помните нашего Покровского? Старшего. В блокадном городе он остался единственным мужчиной на весь институт. Сколько сейчас у нас трудится его сыновей! Одиннадцать... одиннадцать, и он всех признал. И я не думаю, что найдется хоть одна, которая выскажется плохо о Павле Петровиче. Собственно, вы не знаете, а мы давно пытаемся пустить вас на развод.

— В каком смысле?

— Да в прямом. Баб полно. Вы одиноки и потрясающе хороши во всех отношениях. Ценный генофонд.

— Но позвольте, Катюшенька, и Вы тоже хотите от меня того же?

— Ну что вы! У меня двое оболтусов уже сами учатся у вас.

— Я не знал, Катенька, а как же супруг? — Он чувствовал себя ревнителем морали.

— Имеется и супруг. Завербовался в Тюмень и строит там вышки для какого-то оператора. Кому они там нужны уж не знаю, наверное оленеводам. Да Бог с ним. Только скучно вы живете, Евгений Александрович. Вам тридцать пять перевалило, а вы ни в чем особо не замечены.

— Вы и возраст уточнили? — Он смутился еще больше. Узнать, что тебя используют как быка-осеменителя было неприятно.

— А как же, только вы ничего такого не думайте. Но кто же не знает самого молодого профессора в нашем курятнике. Жениться бы вам. Но ведь не отстанут от вас окаянные девки, хоть на лбу печать поставь.

— А почему, Катюша?

— Да как бы вам это сказать... На вас уже все напечатано. Вы не кобель, конечно, — Она погладила его руку успокаивающе, чтобы не обиделся, — но есть в вас нечто такое, манящее, но... В общем, вас хочется холить, лелеять и ... трахать. — Катя бесстыдно уставилась прямо в глаза абсолютно обалдевшего мужчины.

— Это как же?

— Ну всему свое время, Женечка, всему свое время, а пока что ... — Она уже откровенно тянула его опять в постель, — не будем терять времени. Мои оглоеды обещались вернуться с дачи к полудню.

Час, о котором скромно предупреждала его женщина, пробил очень скоро. Женя и сам не понял, как в его жизнь втерся этот нахальный парень. Занятий он у него не вел, потому что Арсений подвизался на другом факультете. В компании общие не ходили — после того разговора Женя наотрез отказался участвовать в забегах под названием "родить сына от молодого гения". Правда, молодое, хоть и замученное научными изысканиями, тело требовало расслабления и приличествующих возрасту нагрузок в горизонтальном положении. И он искал варианты. И когда оказалось, что к этому делу женщины подходят не менее осознанно, то окончательно спустил все на тормозах. Расслабился, можно сказать, и поплыл по течению. И вот в этот момент мнимой защищенности от случайной влюбленности или отношений, он влип так, как ему и не снилось.