Салимов только что вернулся из лесу. Гуннару казалось удивительным, что директор и учителя сами возят дрова для школы, но он ничего не сказал. Вообще он не умел разговаривать с людьми, которых видел впервые в жизни. Нужно ли было спрашивать о жене и детях? Говорить о погоде?

— Я слышал, вы набираете новых учителей? — спросил он наконец. Об этом как-то говорила Лиили.

— Да. Мужчины ушли на фронт.

— А откуда вы берете замену?

— Ищем среди эвакуированных.

— С педагогическим образованием?

— Нет. Таких единицы, — сказал Салимов с явным сожалением. — Но людей с высшим образованием немало.

— Женщины?

— Да. Все женщины.

— И с ними возите дрова из леса?

— Возим.

Гуннар покачал головой, и директор с ним согласился:

— Конечно, это нелегкая работа.

Что это за работа, Гуннар знал сам.

Искандер Салимов, собственно, пришел послушать фронтовые впечатления, газеты-то он читает, но совсем другое дело поговорить о войне с самим фронтовиком. Гуннар смотрел в темноту за окном, посасывал трубку и говорил неохотно и мало.

— В августе? Что было в августе? Наши войска оставили Смоленск и Кривой Рог. Двадцать пятого оставили Новгород и несколько дней тому назад Днепропетровск. Это последние сообщения, — сказал Гуннар.

Салимову он казался похожим на отца: львиная голова, большой нос, сильный подбородок и красивые губы. Только глаза у него были светлые, материнские. Салимов кивнул.

— А что вы думаете о положении вообще?

— А кто его знает!.. — Гуннар пожал плечами.

По мнению Романа Ситска, это был очень неприятный вечер.

— А все-таки? — настаивал упрямый гость.

— Объективно…

— Как это — объективно?

— Ну вроде бы со стороны… как наблюдатель. Враг достаточно силен, немецкая армия прошла всю Европу. У них большой стратегический опыт, мощная техника… хорошая дисциплина…

— Значит, у противника такое преимущество, что не остается ничего другого, как сдаться? — Салимов немножко подался вперед.

— Вовсе нет, — на лице Гуннара появилась слабая улыбка. — Россия бесконечна. В истории немало поучительных примеров. Должно быть, и в этой войне все решит территория.

— Думаете? — Гость сверлил Гуннара взглядом.

— У нас есть возможность отступать до Урала.

— Не согласен. Войну выиграет народ — вот кто решит победу.

— Знаем мы, — засмеялся Гуннар.

— Мы это знаем твердо! — согласился Салимов.

В лампе вздрагивало пламя, от этого по неподвижному, словно выточенному из темного дерева лицу Салимова двигались беспокойные тени.

— Пусть будет так, — уступил Гуннар. — Ариосто говорит, что победа всегда достойна похвалы, достигнута ли она благодаря случайности или благодаря мастерству воинов.

Ванда удивилась: зачем этому деревенщине еще прекрасный итальянский поэт Ариосто! Он, наверное, никогда раньше и не слышал этого имени.

— В тяжелые минуты я предпочитаю стихи Маяковского октавам Ариосто, — вежливо ответил Салимов.

Роман Ситска покраснел от стыда.

— А где вы были последнее время? — спросил директор.

— В трудармии.

— Надолго сюда?

— Это не от меня зависит, — Гуннар усмехнулся.

Гость поднялся.

— Оставайтесь пить чай, — торопливо предложил Роман Ситска, но гость покачал головой и поблагодарил.

— Татарская пословица говорит: самое важное — угостить гостя хорошим словом, — сказал он, извинился за беспокойство и с поклоном удалился. Ванда проводила его. В комнате было слышно, как щелкнула щеколда.

— Ты был невыносим, — упрекнул Ситска сына. — Думай, когда говоришь.

— А что такое я говорил? Что мы отступаем? Это же не секрет! — обиделся Гуннар. Ничего страшного не случилось, но настроение у всех было испорчено. — Предупреждал же, что я не оратор, теперь сами убедились, — добавил Гуннар.

— У них полагается всегда все хвалить, — поучала Ванда, устало опустившись на табуретку. — Еще пойдет в НКВД!

Гуннар рассмеялся:

— Вызовут Ариосто, там ему не поздоровится.

Мать покачала головой: такими вещами не шутят. Она поджала губы и хотела было найти для характеристики Искандера Салимова подходящие слова — язвительные, но все-таки вежливые.

— Стыдно. Очень неприятная история, — произнес Роман Ситска, потом повернулся к жене и спросил недовольно: — А Лиили опять у той?

Ванда кивнула.

После этого вечера Роман Ситска больше не передавал Гуннару приветы от колхозников, однако захотел непременно отпраздновать с земляками счастливое возвращение сына. Гуннар подчинился с усталой улыбкой: ладно, пусть будет так! Устраивайте парады и праздники, делайте что хотите! Хоть на цепи тащите меня на базарную площадь, как Атта Троля, я буду молчать и исполнять все ваши желания, лишь бы отец не ворчал.

И Роман Ситска пригласил земляков в гости.

Когда-то Ванда приветствовала гостей в холле, покрытом ковром, а теперь, одетая в розовое маркизетовое платье, она сажала в печь хлеб. Нос блестел. Роман Ситска в светлом летнем костюме, галстуке бабочкой суетился за спиной Ванды и потихоньку от жены похрустывал вкусной хлебной корочкой.

Лиили украшала бутерброды яйцом и зеленым луком. Черное гладкое платье и серебряная цепочка делали ее бледное лицо безразлично холодным. Гуннару Лиили нравилась и такая. Лежа на нарах и глядя, как все готовятся к приему гостей, он думал о том, что Лиили сильно изменилась во всем; к ласкам Гуннара она оставалась теперь равнодушной и безответной. Что делает жену такой чужой и далекой? Только ли смерть ребенка?

Гости пришли все вместе, солидные, нарядные и оживленные. Каждый со своей миской и кружкой, ложкой и вилкой. Вид Еэвы вызвал у Ванды непроизвольную усмешку — коричневое платье с золотым цветком на груди и жестяная кружка в руках. И Ванда подумала: того, что случается на самом деле, ни один писатель не придумает.

Гуннар впервые видел Кристину так близко, лицом к лицу. До чего молода, хороша! Популус тоже удивил Гуннара, неприятно удивил. И как это отец восхищался таким мужланом? Ох эти отцовские вкусы и странности! Об остальных у Гуннара поначалу не было никакого мнения.

В избе пахло хлебом, было душно и шумно, пили брагу, пели. Больше всех врал баритон Романа Ситска:

Он все время смотрел в глаза Еэве, ожидая от нее восхищенных взглядов. Еэва курила папиросы одну за другой. Ванда варила кофе и переглядывалась с сыном — ведь они оба знали отцовские странности… Раньше Ванда выбирала гостей по своему вкусу, Ром вынужден был соглашаться. А теперь? Разве можно в такое тяжелое время запретить мужу это маленькое развлечение?

Казалось, это был праздник в честь Романа Ситска. Это он пел и смеялся, рассказывал анекдоты и провозглашал тосты за скорое возвращение эстонцев на родину. Это им восхищались, даже Тильде шепнула Ванде:

— Он такой веселый, такой замечательный!

— О да. Он удивительный человек, — согласилась Ванда.

Гуннар полулежал, удобно облокотившись на нары, ленивый и доброжелательный. Вместо ответа поднимал брови и улыбался всем покорной улыбкой: все это не по мне, но что делать…

Полевые цветы, которыми Ванда так старательно украшала стол, отставили в сторону, — они были бесполезны, несъедобны и занимали много места, и Ванда с горечью вспомнила, как в дни рождения Гуннара дома в большой вазе на полу стояли белые и желтые хризантемы. Роман любил розы. Сама Ванда была дитя весны, и ей дарили фиалки.

Лиили поставила перед гостями большую глиняную миску, полную блинов, и сейчас же зашел разговор о еде. Роман Ситска сказал, что блины, начиненные мясом, называются «комморгенвидеры», так назвал их Петр Великий, он юношей бывал в Кукуйской слободе в гостях у немцев, которые угощали его такими блинчиками. «Komm morgen wieder»[3], — приглашали царя гостеприимные хозяева, и, когда Петр в следующий раз опять приходил в гости, он тотчас же приказывал подать ему «комморгенвидеры».

Роман Ситска рассказал о Петре еще одну историю. Однажды царь смотрел, как немцы раскладывали на две кучки какую-то мелочь, приговаривая: «Hier und da. Hier und da»[4]. Петр смотрел-смотрел, потом махнул рукой и сказал: «Ерунда!»

Людей веселили не только шутки Ситска, но и его манера смеяться. Он смеялся, умолкал, морщил нос, оглядывал всех, снова смеялся и снова умолкал.