Так было вчера… А сейчас снег сошел… И жизнь стала короче на один день. Ванда почувствовала усталость.

Из глубины леса приближались молодые голоса и шум шагов. Старая дама шагала по мокрым листьям, и, когда шумливый отряд догнал ее, она сошла с тропинки, чтобы дать дорогу десятку девчонок. Они исподтишка разглядывали ее высокую сутулую фигуру. Среди них были сильные, рано повзрослевшие девушки и другие, тоненькие и ребячливые. На всех серые неуклюжие ватники, ситцевые платья до пят, подолы измазаны грязью.

Они шли с ближнего поля.

— Тере, проуа!

Ванда выдернула из муфты свою широкую теплую руку и глядела на девушку с нескрываемым интересом. Неужели это Кристина? Она была не так красива, как все говорили и как думала сама Ванда. Таких девчонок было много — грязные, мокрые лапти, платок чуть не до глаз.

Спутницы Кристины шли по узкой тропинке гуськом и по очереди оглядывались. Самая последняя спросила:

— Вечером придешь?

— Еще не знаю, — сказала Кристина с сомнением и долго смотрела им вслед. Но когда они совершенно пропали из виду, этого она не заметила. Скрыл их густой кустарник или проглотили вечерние сумерки? Кристина повернулась к Ванде:

— Гуляете?

— Да. Брожу. Ходила к Трине на могилку и решила немного побродить. Люблю лес в начале зимы, хотя он грустный. Таинственный и грустный. Видите — последние листья. — Она глубоко вздохнула. — Мой муж недавно сказал, что и мы похожи на осенние листья, упавшие с дерева… — Ванда помолчала и вдруг сказала: — Я нашла здесь, в лесу, одно место, потрясающе похожее на картину знаменитого французского художника Камиля Коро. Место, полное нежной поэзии, прохладного дыхания природы и туманной меланхолии рассвета. «Танцующие нимфы» называлась картина. Я видела ее в Лувре, когда Гуннар был еще совсем маленький.

— А сейчас вы что-нибудь пишете? — спросила Кристина.

— Откуда вы вообще знаете, что я пишу? — Ванда Ситска была удивлена и тронута.

— Лиили говорила.

— Ах так! — она задумчиво посмотрела вдаль, и прошло время, прежде чем она ответила. — О чем писать, милое дитя? О том, как Роман Ситска продает одежду? И для этого он кончал университет? Разве вы сами не видите, что за жизнь у нас? Посмотрите, как тоскует мой сын! А какая у него открытая душа и как глубоко он все понимает! Да, я могла бы писать. Я могла бы написать горькую и грустную правду… И только!

Кристина смотрела на старую даму. Серое лицо, обвисшие щеки и редкие, но глубокие морщины. И что нашел в ней Роман Ситска? К тому же она гораздо старше его.

— Много ваших книг издано?

— Ни одной. Кое-какие этюды, афоризмы и миниатюры были напечатаны в женских журналах. Как раз за несколько дней до войны я должна была сдать в издательство свою первую большую рукопись. Роман. Об этом тоже Лиили говорила?

— Нет, ваш муж.

Ванда кивнула:

— Он всегда принимает близко к сердцу мое творчество.

Недавно Роман Ситска подробно рассказывал содержание романа. В темные времена средневековья какой-то странствующий монах сообщил одной девушке-дворянке секрет вечной молодости и красоты. Он приказал завесить все зеркала в замке. Прошло много весен, прошла четверть, половина столетия, целое столетие, а героиня романа, как прекрасный цветок, жила во дворце среди голубей и влюбленной молодежи.

Но однажды она почувствовала нестерпимое искушение посмотреться в зеркало. Она пошла в украшенный красными гвоздиками зал, где звучала музыка, и сдернула с золотой овальной рамы покрывало, покрытое столетней пылью. Ее грудь вздымалась, глаза сверкали, губы улыбались, она встала на цыпочки, чтобы увидеть свое прекрасное лицо. Но увидела… ох, она увидела сморщенную, увядшую старуху. Она упала и умерла. Музыка продолжала звучать, а гвоздики превратились из красных в черные…

— Понимаете? — сказала Ванда Ситска возбужденно. — Что в жизни самое главное? Красота. С философской точки зрения, жизнь без красоты — жалкое, бессмысленное существование. Если красота погибает — всему конец.

— А что стало с романом? — спросила Кристина. Эта история казалась ей немножко старомодной.

— Когда в Такмаке распаковали вещи, выяснилось, что рукопись потеряна. В моем возрасте это трагедия. — Ванда закрыла глаза. — Впрочем, все равно! Это все равно никому не нужно.

— Почему?

— Дитя мое, вы еще так… так молоды!.. Эта тема? В наше время?

— А почему вы уехали?

Сколько раз мать и Еэва обсуждали этот вопрос. Ванда Ситска остановилась и хитро улыбнулась.

— А вы?

— Мы? Мы — из-за фашистов.

— Я не знаю, могло ли случиться что-нибудь плохое с простыми людьми, которые стоят вне политики, но мы… другое дело. Гуннара мобилизовали. Мы не могли остаться на другой стороне. У меня только одна жизнь и один-единственный сын. И у меня нет другого желания, кроме как всегда быть вместе с ним.

— А если бы не было сына? Вы…

— Не знаю, наверное, нет. Нет ничего более ужасного, чем фашизм. Мой муж прогрессивный человек, и мы все поддерживаем советскую власть. Только мы представляли все это совсем по-другому. Совсем по-другому.

— Это война наделала, из-за нее жить тяжело и всего не хватает, — сказала Кристина. — Например, сейчас негде купить мыла, а в мирное время никто и не думал о таких пустяках.

Они вышли из леса на открытое место.

— Пусть так, милая Кристина, но мне не о чем писать, — Ванда улыбалась грустно и устало, ее тонкие губы казались бледно-лиловыми. — Человеку не дано предвидеть, чего избегать в тот или иной момент. Вы знаете, дитя, кто это сказал? — спросила Ванда.

— Ваш муж?

— Нет, Гораций.

Розовая черта погасла. Серые, хмурые тучи перегоняли одна другую.

— Кристина, вы, наверное, пишете стихи. В молодости все мы пишем стихи, — ловко выпытывала пожилая дама.

Девушка смутилась.

— Немножко.

— Видите, я не ошиблась. — Ванда поправила шапочку и попросила Кристину показать стихи.

— Не знаю… Лиили сказала, что они никуда не годятся.

— Лиили? А она их читала?

Кристина кивнула. Лиили прочла их еще летом, когда приходила к Кристине кроить ей жакет.

— Я не могу, да и не хотела бы сказать ничего дурного о жене моего сына. Однако я чувствую, что с вами, дитя мое, я могу быть откровенной. Сердце подсказывает мне, что вы совсем другой человек. Видите ли… у Лиили нет художественных наклонностей. У нее нет тонкости понимания. А в искусстве это главное, не правда ли? В каком жанре вы пишете, пейзажная или любовная лирика?

— Нет, это совсем другое. Ну, так… современное…

— Может быть, что-нибудь прочтете? — попросила Ванда Ситска и ободряюще кивнула. — Прочтите, не стесняйтесь. Искусство возвышает человека. Я очень люблю поэзию. Сократ однажды долго смотрел на юношу необыкновенной красоты и наконец сказал: «А теперь, чтобы я мог тебя увидеть, скажи что-нибудь». Я жду, Кристина.

— Это только набросок…

— Я слушаю.

Кристина по-прежнему рассматривала свои грязные ноги и пыталась побороть неловкость. Потом она выпалила не переводя дыхания:

Наступила неловкая тишина. Ванда Ситска задрала подбородок и сосредоточенно глядела в небо. И чувство неловкости все больше овладевало Кристиной. Было очень, очень стыдно.

— Все?

— Да. Это только замысел, — нахмурившись, извинилась Кристина.

— Понимаю, понимаю. — Ванда снова поглядела в небо. Небо было темным и далеким. — Знаете, дорогая, в этом что-то есть. Что-то очень индивидуальное… Нет, серьезно. Вы можете мне поверить! Да, в хорошем стихотворении, как и во всяком произведении искусства, важны контуры образов, а не копии действительного. Как мимолетное видение… Ну конечно! Лиили не могла этого понять, это для нее слишком тонко. Мне кажется, что на нее дурно влияет Татьяна. Как вы считаете?

Кристина пожала плечами. Ванда нарочно переменила тему? Как глупо все получилось!

— Я ее не знаю.

— Как? Вы ее не видели?

— Видела. Такая, с косами?

— Она самая. Представляете, она не переваривает моего сына! У меня есть причины думать, что она восстанавливает Лиили против Гуннара. А то с чего бы это их отношения так изменились? И мой супруг, Роман Ситска, который так хорошо относится к людям, сказал про эту женщину: «Змея!» Представляете, Роман сказал «змея»!