К МЕДНОЙ ГОРЕ

Экспедиция два дня отдыхала в лагере. Конечно, этих двух дней было совершенно недостаточно для отдыха после тяжелого многоверстного пути от Усть-Улса до долины Полуденного Колчима. Но Корнев спешил попасть на Медную гору, осмотреть старые, давно заброшенные чудские выработки, чтобы уже после их обследования начать поиски руды.

В жаркий погожий день, какие нередко стоят на севере в первых числах июля, Корнев в сопровождении проводника, коллектора и семи рабочих готовился к выходу из лагеря.

Еще прошлым вечером Корнев дал подробные инструкции своему помощнику. Но и сейчас, перед самым прощаньем, он со строгой пунктуальностью повторил свои наставления.

— Знаю, знаю, — засмеялся Буров. — Все запомнил.

— Что запомнили? — поднял брови Корнев.

— Организовать переброску груза с водораздела. Самому провести рекогносцировочные маршруты, главным образом в северном и восточном направлении. Так?

— Дальше.

— Через семь дней встречать вас у подножия Шайтан-горы, — отчеканил Буров.

— Во время маршрутов обратите внимание на четвертичные отложения. Это, кстати, пригодится вам и для диссертации. Вот и все. Можно трогаться.

Корнев выколотил пепел из трубки и застегнул лямку рюкзака. Вслед за ним и остальные вскинули на спины заплечные мешки. Через минуту маленький отряд скрылся за крутым откосом.

Путь до Медной горы оказался гораздо длиннее и утомительнее, чем предполагалось. Три дня туда, три дня обратно, день на осмотр копей — таков был расчет. Чтобы не отягощать рабочих грузом, Корнев распорядился не брать лишнего продовольствия. В крайнем случае несколько дней можно прокормиться «с ружья».

Но не успел отряд отойти от лагеря и десяти километров, как захромал Зверев.

— Опять ломота. Не иначе как перед дождем, — сказал старик на очередной перекурке. Однако, превозмогая боль, он продолжал идти, идти в сторону, где курились на горизонте волнистые контуры хребта.

А под вечер следующего дня ударил дождь. Казалось, небо в течение многих дней накапливало силы, чтобы одним оглушительным ливнем опрокинуться на землю. Под широкой ветвистой елью путники раскинули палатку и отсиживались в ней, пережидая, когда стихнет погода.

Старик беспрестанно ободрял приунывших рабочих и добродушно посмеивался над их неопытностью. Бездумными, неподвижными глазами глядел он на лохматые облака, что плыли над самой головой, чуть не цепляясь за вершины деревьев, на крупные капли дождя, что переливались в темно-зеленой листве, на неуклюжих вымокших птиц, пролетавших над лесом.

К вечеру второго дня в сплошной массе низко нависших облаков появились первые просветы. Но дождь не унимался. Корневу надоело сидеть в палатке. Накинув плащ, он вышел размяться. Рабочие сидели, тесно сбившись, придвинувшись к костру, что горел перед входом в палатку. Настроение у всех было подавленное.

— До чего же обидно торчать тут, — подал голос Вася Круглов. — Брат у меня старший на Магнитке сталеваром, так рекорд недавно поставил, в Москву на совещание ездил. Вот это жизнь! Думал — найдет экспедиция руду, и мне будет чем похвалиться. А теперь… — парень безнадежно махнул рукой.

— Ничего, Васек, не унывай, — утешил товарища Бедокур. — И гору эту самую найдем, и завод тут построят; не хуже братана рекорды будешь ставить.

Корнев стоял неподалеку на пригорке и пристально всматривался в голубеющую на западе полоску неба, пытаясь определить, сможет ли экспедиция наутро продолжать путь. Заслышав голоса, он подошел ближе и остановился за разлапистой елью.

Из палатки донесся негромкий ворчливый голос Зверева:

— А ты больно-то широко не замахивайся. Кто его знает, как пофартит… Бывает, ходишь-ходишь, а толку никакого…

— Ну это ты, старик, брось. — Корнев шагнул из-за дерева, согнувшись, прошел в палатку. Он присел рядом с Рубцовым и продолжал: — Доведешь нас до места — спасибо скажем. А нет — сами как-нибудь дорогу отыщем. Не кутята слепые. Понимаешь ты, что не можем мы с пустыми руками назад идти. Медь эта пятилетке нужна! Найдем мы и медную руду и, может, еще что-нибудь. Правильно, товарищи?

— Верно, Андрей Михайлович! Найдем! Непременно найдем! — воскликнул Вася, счастливо улыбаясь и глядя на Корнева широко раскрытыми глазами.

— Хорошо сказал, начальник, — одобрительно прогудел Бедокур.

— Что так, то так, — поддержал пожилой рабочий, которого все звали Васильичем.

Зверев, не ожидавший такого дружного отпора, раздраженно покусал кончик седой бороды. Потом, расшуровав огонь, неохотно проговорил:

— Поглядим, как оно будет. Мне-то все одно. Помирать пора.

— Рано ты эту песню затянул. Еще до ста лет доживешь. Кость у тебя крепкая, — попытался ободрить старика Корнев.

— Был конь, да изъездили. А смекалка еще осталась. Знаю, что делать-то, — и старик, еще сильнее сгорбившись, отвернулся от собеседников.

Наутро погода прояснилась. Теперь было не до праздных разговоров. Отряд снова пустился в дорогу. Еще в пору дождя, видя, что маршрут затягивается, Корнев урезал дневной паек.

Но, несмотря на то, что отряд, пересекая топкие болота, вброд переправляясь через быстрые горные потоки, ежедневно совершал тридцативерстные переходы, и к утру седьмого дня озера Амнеш не было видно.

Корнев, конечно, знал, что при выработке маршрута легко ошибиться на день-два, но то, что дорога оказалась в два раза длинней, чем предполагали, начинало тревожить его, и он поделился своими опасениями с проводником. Тот хмуро посмотрел на Корнева и нехотя протянул:

— Кто его знает? В лесу, чай, версты не меряны. Да, вишь, и болота после дождя раздулись, колесить приходится. А ежели прямо идти, вовек не дойдешь. Место такое…

Но старик все же обещал, что сегодня отряд непременно будет ночевать на берегу озера. А там — рукой подать до Медной горы. Оставалось только одно: идти, идти и идти. И люди шли. Они поскальзывались, проваливались в ямы, ругаясь, вставали на ноги и опять продирались сквозь колючий кустарник, сквозь цепкий густой бурелом.

Туго затянутые ремни и пустые желудки властно напоминали о том, что сегодня на долю каждого досталась только пригоршня сухарей и миска жидкого супа. Может быть, еще поэтому большие, глубоко запавшие глаза идущих жадно всматривались вперед: не мелькнет ли серебристая рябь озера, не расступится ли стена молчаливого леса. Но не мелькала озерная рябь, не расступалась лесная стена.

Проводник шел легко и быстро, словно пробирался не по глухой, заваленной сучьями, стволами свалившихся деревьев тайге, а плавно скользил по льду. Он с каждым часом увеличивал и без того быстрый шаг. Какое-то скрытое беспокойство появилось в каждом жесте старика, в каждом шаге, в каждом взмахе сучковатого посоха. Он стал сумрачен и неразговорчив.

И усталые люди вслед за стариком взбирались на крутые склоны скалистого кряжа, громыхая рюкзаками, сбегали вниз и снова лезли на вершины. Солнце то появлялось впереди их, то било им в спины, то плясало сбоку, в ветвях деревьев. Люди были настолько измучены, что ни у кого из них не возникал вопрос, правильно ли они идут.

Только Корнев со все растущим беспокойством следил за причудливыми поворотами пути. На редких перекурах он доставал из полевой сумки лист ватмана и наносил на него ломаные зигзаги маршрута.

И если в прежние дни пунктирная линия, обозначавшая пройденный путь, ложилась прямо на северо-запад, то теперь она, как след испуганного: зайца, металась из стороны в сторону, образуя острые углы. Часто для того, чтобы продвинуться на два километра вперед, приходилось затрачивать полтора-два часа.

Корнев недоверчиво спрашивал проводника:

— Ты ненароком не сбился с дороги?

— Коли хочешь — веди сам, а я других дорог не знаю, — сердито отвечал Зверев.

— Петляем мы здорово, я вот о чем.

— Попробуй тут не петлять! Прямо пойдешь — в болото упрешься. Направо свернешь — в горах шею сломишь.

На этом разговор обрывался.

Бесплодные Мезенские тундры, колымская тысячеверстная тайга и голубые вершины Сихотэ-Алиня — все исхоженное и виденное Корневым сообщило ему ту мудрость, которую не почерпнешь в лекциях профессоров, не прочтешь в монументальных трудах академиков. Эту мудрость зарубцевали на его спине лямки многопудовых заплечных мешков, каленым железом выжгли в его памяти страшные ночи одиноких голодных блужданий. Весь опыт, вынесенный из двадцатилетней работы геолога, подсказывал: чтобы руководить людьми, нельзя слепо подчиняться кому бы то ни было. Этот закон победы и успеха вошел в плоть и в кровь Корнева, воспитал в нем безошибочное чувство ориентировки и заострил его взгляд на таких мелочах, которых не замечали другие.