В каждой из этих вещей был отец: ощущалась теплота его рук, виделись его глаза, прищуренные от дыма папиросы, которую он всегда держал в углу рта. Увлекшись работой, отец не замечал, как папироса гасла. Тогда он ее прикуривал от горячего паяльника и вновь щурился.

У отца была любимая пепельница — высокая консервная банка, в которую мама бросала на кухне горелые спички.

Мама сердилась на отца, что он таскает банку в комнаты. Покупала нарядные фарфоровые пепельницы, но отец оставался к ним равнодушным и снова приносил из кухни консервную банку, потому что на нее удобно было класть паяльник.

Вот и теперь на этой банке долгие дни лежал паяльник.

Над столом отца возвышается самодельный барометр. Стрелка барометра летом и зимой показывает на «великую сушь». Отец изредка стучал по барометру пальцем, пытался передвинуть стрелку, но барометр стрелку не передвигал и продолжал настаивать на «великой суши».

В ванной комнате на гвозде висит щиток для шаринофона из толстой фанеры, которую отец оклеил грушей, протер пемзой и приготовил для полировки.

Отец умер, а вещи отца не хотели умирать! Они продолжали жить, и это было самым страшным. Поэтому Леня и не спешил из школы домой.

А мать была вся в хлопотах. Она готовила еду, убирала квартиру, стирала белье, гладила. Продолжала беречь Леню от повседневных забот, из которых слагается жизнь. Лишь бы он почувствовал, что по-прежнему все устойчиво и спокойно и что его забота остается такой же, как и при отце, — сдавать экзамены из класса в класс.

Леня понимал, что он теперь должен помогать матери, быть с ней внимательным, но пока не мог ничего с собой поделать. Дом, в котором не было отца, не было человека, которого он так любил, стал для него тягостным, гнетущим своей тишиной.

Часто наведывалась Даша. Рассказывала маме содержание новых кинофильмов или учила маму вышивать японской штопкой.

На имя отца поступали письма. Леня письма не вскрывал, а передавал матери. Она медленно распечатывала. При этом бледнела, и губы ее дрожали.

Все в письмах, все слова были обращены к отцу. Леня отводил эти удары от себя, и они ранили мать.

И к телефону Леня старался не подходить: случалось, спрашивали об отце. А Леня не хотел отвечать, и это опять делала мать.

Ночью Леня проснулся. Проснулся неожиданно, как просыпаются от тревожного сна.

Дверь в комнату матери была закрыта. Щель в дверях светилась зеленым светом от настольной лампы.

Мать не спала. Тихо плакала. Леня догадался, что мама достала фотографии отца и письма, которые хранились у нее в кожаной сумке.

И как тогда, на мосту, Лене захотелось обнять мать за плечи и шепнуть ей: «Мама, я здесь! Я рядом с тобой!»

Леня приподнялся на кровати, но зеленый свет в щели погас, и наступила тишина.

Может быть, мать почувствовала, что Леня проснулся, и поэтому погасила свет и перестала плакать.

В эту ночь Леня долго лежал без сна.

Прошло еще несколько дней.

Теплее становились весенние ветры, звонче пели птицы. Развернулись на тополях свежие трубчатые листья, подсох на улицах асфальт и булыжник.

Леня рано вернулся из школы, пообедал, помыл посуду и сел читать книгу «Юный натуралист», которую взял в библиотеке.

Зазвонил телефон.

Леня подошел, снял трубку. Незнакомый мужской голос спросил маму.

— Она еще на фабрике.

— А это кто? Леонид, что ли?

Леня запнулся с ответом, так непривычно прозвучало для него собственное имя: Леонид.

— Да. Это я. А со мной кто говорит?

— Смольников. Доводилось от отца слышать?

— Доводилось.

Леня вспомнил, что Смольников — секретарь парткома завода. Смольников помолчал, потом сказал:

— Я вот по какому делу, Леонид, — нужно сдать отцовский партийный билет.

У Лени нырнуло сердце.

— Сдать? Кому?

— Мне, дорогой, и сдать. А я передам в райком. Придет мать, пускай возьмет билет и принесет на завод. Ну, а ты что поделываешь? Как учеба?

— Учеба ничего, — с трудом ответил Леня.

Он представил себе, как мама побледнеет и как вздрогнут у нее губы, когда узнает, что партийный билет требуется отнести на завод. И вновь она одна. Ей надо идти, а он остается, он в стороне, он опять ждет.

И вдруг Леня тихо, но решительно сказал:

— Позвольте мне принести партийный билет отца.

— Тебе? Что ж, приноси. Кстати, и разговор найдется.

Леня повесил трубку, прошел в комнату к матери и нашел в тумбочке старую кожаную сумку. В ней среди фотографий и писем лежал партийный билет.

Леня взял билет, открыл обложку. Крупными красными цифрами был обозначен номер — 00253497. Под номером было написано Емельянов Андрей Власович, в партию вступил в 1936 году. Личная подпись отца (тушью), подпись секретаря райкома (тоже тушью) и круглая печать, которая краешком захватывала фотографию. Отец был снят в коричневом костюме, в белой рубашке и при галстуке.

Чтобы не заплакать, Леня поскорее убрал в карман билет, громко захлопнул дверь квартиры и выбежал на улицу.

В проходной завода потребовали пропуск.

— Я к товарищу Смольникову.

— Емельяновым будешь, что ли? Андрея Власовича сыном?

— Да, Емельяновым.

— Иди в заводоуправление. Справа, двухэтажный корпус.

Леня попал на заводской двор. Прямо перед Леней по узкой колее паровоз тащил платформу. На платформе были сложены отливки моторов. В стеклах кузнечного цеха отражалось пламя нефтяных горнов. Пламя вздрагивало от ударов паровых молотов. У складов по эстакаде двигался кран. Подхватывал обвязанные тросом ящики с маркой завода, грузил на пятитонки «МАЗы».

Леня пропустил паровоз с платформой и направился в заводоуправление. На втором этаже отыскал дверь с надписью «Секретарь парткома», постучал.

— Входите!

Леня вошёл.

— А-а, это ты, Леня. — И Смольников поднялся из-за письменного стола, пошел Лене навстречу.

Он был в сапогах, в галифе и в кожаной куртке на «молнии». Левый глаз закрыт черной повязкой.

Смольников обнял Леню, и они начали прогуливаться по ковровой дорожке. В кабинете в кадках росли деревца лимонов. Возле окна стоял несгораемый шкаф. Рядом висел план завода, расписанный и размеченный цветными карандашами. Стол был завален образцами проволоки, слюдяными прокладками, графитовыми щетками от моторов. Это напомнило рабочий стол отца. И здесь, в незнакомом кабинете, было близким и понятным. Леня почувствовал себя спокойнее, исчезло смущение.

— Ну, Леонид, расскажи о вашем житье!

— Житье ничего.

— Денег хватает?

— Хватает пока.

Слышно было, как ухали в кузнечном цехе молоты, тонко свистел паровоз.

— Ну, а мать как? Как она у тебя?

Леня смутился: впервые услышал, что мать у него, а не он у матери.

— Мать у меня ничего.

— Что ты заладил — ничего да ничего! Ты, Леонид, следи за матерью. Сам попусту не дергай и другим не позволяй. Ей точно в грудь выстрелили. Ты понять это должен.

— Я понимаю.

Смольников подвел Леню к столу, усадил в кресло. Леня догадался, что наступила минута, которой он особенно боялся. Леня достал из кармана партийный билет отца и протянул Смольникову.

Смольников взял билет, раскрыл и долго, как Леня в квартире, смотрел на первый листок.

Леня сидел неподвижный и взволнованный. Вдруг Смольников начал осторожно отклеивать фотографию с билета. Когда отклеил, протянул Лене:

— Возьми, храни у себя.

И Леня осторожно принял от Смольникова фотографию отца, на которой был отпечатан краешек круглой печати Компартии Советского Союза.