В самой глубине Чехии, в одной деревне, жил мужик хуторянин. Женился он на богатой, но жена его оказалась такой лентяйкой, что дошли они до последней бедности, до горькой нужды. А при этой-то горькой нужде было у них семеро сыновей. Сыновья подросли, кончили школу и разбрелись по белу свету — дескать, чего нам дома оставаться!

— Ну, не хотите — уходите!

Шестеро сыновей ушли, а седьмой сын Гонза остался дома помогать по хозяйству. Мать с досады и с горя померла, и зажил мужик вдвоём с Гонзой. Из-за их бедности ни одна батрачка к ним не шла жить, — так что они сами всё делали. Была у них пара кобыл некованых, коровы были да несколько коз и овец. Как только земля показывалась, Гонза выгонял скотину на пастбище. Старик пахал, Гонза помогал. Так и шёл год за годом. В страду нанимали работницу. Для этого занимали деньги у еврея, а вместо процентов каждый день наливали ему кувшин парного молока.

Гонзе было уже двадцать два года. Каждое утро он выгонял скотину на луг, пускал её пастись, а сам убегал в лес по грибы. А отец тем временем пахал. В полдень старый Горошек разводил костёр, ставил на два камня глиняный горшок, варил грибную кашу и в золе пёк картошку. Гонза обедал с ним, а потом опять уходил в лес.

Как-то пошёл Гонза в лес и видит: на опушке девушка травы и ягоды собирает. Она заговорила с Гонзой, он пожаловался на свою бедность. С тех пор стала она ему часто встречаться; поговорят, бывало, и разойдутся, она — в чащу, он — на луг.

Вот однажды обедали отец с сыном в поле. Отец налил грибную кашу в деревянную миску, поставил её себе на колени, и они с Гонзой принялись за еду. Тут подходит к ним какая-то старуха, а с нею та самая девушка. Бабка просит мужика:

— Не дашь ли и мне поесть, батюшка?

— Таких много набежит! Ничего я вам не дам. Мне всё трудом достаётся.

А Гонзик говорит:

— Что же вы так серчаете, батюшка? Почему бы и не поделиться с ними? Вот вы хоть и трудитесь, а всё равно ничего у вас нет.

Встал он, да и подал этим женщинам горшок с кашей. Они уселись на меже, взяли в руки щепочки и всё до крошечки съели. Вот старик доел кашу, потянулся к золе за картошкой. Гонзик выгреб картошку, положил отцу в миску. Но в золе ещё много картошек осталось, он и отдал их старушке — пусть, мол, полакомится. Бабка с девушкой поели и говорят друг дружке:

— А молодому-то больше будет в делах удачи, — он не жадный.

Старик разозлился и улёгся на полосу клевера, где лошади паслись. Гонза пошёл к скотине на луг. Когда старик проснулся и снова взялся за плуг, Гонза был уже в лесу. Дома-то к ужину ничего нет, надо, думает, собрать ещё грибов. И столько попалось ему хороших белых, сроду ещё такой удачи не было. «Ну, думает, сегодня мы сварим кашу погуще».

Солнышко уж склонялось к горе, старик допахал, накосил вики, навил её на телегу. А колёса-то тяжёлые: четыре цельных кругляша, от ствола отпиленных, только обручами схвачены. Скрипит телега на разные голоса. Пришёл Гонза, принёс мешок грибов, закинул горшок в клевер и погнал скотину домой. Задал кобылам корму, привязал коров, коз и овец в другом хлеву запер. Старый Горошек взял подойник и пошёл доить. Потом развёл огонь под таганком, на воле, и стал готовить ужин: картошку в золу положил, похлёбку варит, слил молоко из подойника в кадку. От всех коров собрал, а молока совсем мало — на донышке.

Теперь заходит к ним в горницу какая-то девушка с корзинкой за спиной, спрашивает, не нужна ли работница. Старый Горошек говорит:

— Рад бы взять тебя, милая, да ведь у нас никто не заживается, мы люди бедные, денег у нас нет.

Старику-то, понятно, хотелось, чтоб в доме была женщина. Ему надоело коров доить, а Гонза — и вовсе этого не умел. Гонза, как увидел дивчину, сейчас же узнал её — это и была та самая, с которой он разговаривал в лесу и которую угощал на поле грибной кашей. Только одета она была по-другому. Стал уговаривать отца:

— Найми! Нам работница нужна. Ведь мне уже двадцать два года, а хожу такой грязный, что все надо мною смеются. Каждый день таскаю эту солдатскую куртку. Всякий надо мной куражится.

— Ну, оставайся, но заплатить тебе сможем только после жатвы, когда уберём хлеб. Девушка с радостью согласилась.

— Жить, — говорит, — мне негде, и смерть меня не берёт, одно спасение — где-нибудь наняться.

Старый Горошек спрашивает:

— Как тебя звать?

— Мне и сказать стыдно, имя у меня больно грубое. — Да чего стесняешься, имя как имя. Ведь надо же тебя как-нибудь называть.

— Золушкой меня зовут.

Старик сдвинул шапку на затылок:

— Золушка, Золушка… Слыхивал я когда-то про Золушку… Та удачливая была, из ничего всего добилась.

Позвали они Золушку ужинать с ними. Она села рядом с Гонзой, и ему никогда ещё так вкусно не елось, как в этот раз.

После ужина она прибрала горницу, коровам и лошадям корм задала. Уселись на крылечке. Горошку покурить хочется, да и Гонзе тоже, а табака — ни крошки. Сидят головы повесили. Она и спроси:

— Чего это вы нахохлились, как мокрые куры?

Они старые трубочки свои знай повёртывают в руках, продувают. Золушка сорвалась и вскоре вернулась с большим узелком табака. Крошатка свежая, вот счастье-то! Оба задымили вовсю. Старик Горошек говорит ей:

— Будь у нас в доме полной хозяйкой.

А Гонза поддакивает.

Посидели. Потом Гонза спрашивает:

— Ну, где кто спать будет? У нас ни кровати, ни перинки, ничегошеньки нет!

Золушка говорит:

— Я лягу спать в хлеву, там соломы много. Пожелали друг другу доброй ночи, батрачка пошла в конюшню, мужики в горницу, легли у стола на лавку.

Старик снял куртку, улёгся на один бок, Гонза — на другой.

Утром старик вышел в сени, а там — полон ушат молока стоит. Коровы и козы уже подоены. Он и руки врозь — что такое? А Гонза говорит:

— Видите, батя, какое счастье к нам в дом пришло, теперь сможем кой-какой грошик отложить.

Вот приходит еврейка, принесла большую крынку:

— Сегодня налейте полную.

Старый Горошек не знает, как и взяться. Гонза зовёт:

— Ну-ка, новая хозяйка, налей ты.

Налила, а ничуть не заметно: в ушате словно и не убавилось. Старик с Гонзой просто не знают, куда девать молоко, так его много. Решили только вершки снимать. На потолке — кадушки, лоханки кучей свалены. Золушка перемыла их, выскребла. Доила два раза в день и ставила молоко в тепло.

Гонза только досадовал, что у неё такое имя нехорошее.

— Деревенские смеяться над нами будут.

А она отвечает:

— Об этом не тужи, придёт время, будет у меня другое имя.

Так проходил день за днём. Гонза гонял скотину на выгон, старик пахал, а новая хозяйка всё по дому делала. Старик повеселел. И молока всё больше прибавлялось.

— Что, — дескать, — со сметаной-то делать будем?

— В субботу собью её, пусть в доме будет масло.

В субботу разыскала она старую маслобойку, выпарила её, и стали они втроём пахтать. Три раза пришлось ей в маслобойку сметану наливать! Промыла, сложила — масла полна кадушка! Старик просто в недоумение пришёл, глазам не верит.

Хватились, — а соли-то нет. Она достаёт из кармана монету, подаёт Гонзе — деньги какие-то не наши, он таких и не видывал никогда — и говорит:

— Сходи купи пять фунтов соли.

Гонза принёс, она тут же высыпала соль на стол, взяла топорик, потолкла её обушком. Взвесила масло — тридцать фунтов. Старик чуть с ума не сошёл — что только в доме творится! Снесла масло на погреб, чтоб застыло, а вечерком, дескать, как отдохну, отнесу его в город, продам. Гонза взял мел, стал считать, сколько выручит, даже и сосчитать не смог.

— Теперь нужна мне корзинка, в чём понести.

Гонза сейчас же побежал, приволок травяную корзину. Старик за голову схватился:

— Да ты что, спятил, что ли, это ведь корзина травяная, а не для масла! Вот видишь, — говорит он Золушке, — у нашего Гонзы не все дома.