Вечером им уж не терпится — каково будет на новых постелях спаться. Старик лёг на одну, Гонза — на другую, и Золушку к себе взял. Целовались до самого утра. Баловался он с ней, конечно, тут смеяться нечему — люди живые. Опьянел парень от счастья, Золушка стала для него ещё краше. И она разгорелась, как огонь, ведь ни с кем ещё не любилась.

В деревне староста тоже собрал богатый урожай и объявил, что будет праздновать славные дожинки. И молодых и старых, и бедных и богатых — всех пригласил на свой двор; еду ставил он, а пиво, вино — гости. Его Антонину приглянулась Золушка, я уже про это рассказывал, так что позвали и Гонзика, да и Золушку тоже. А собирались на дожинки после вечерни, в третьем часу.

Золушка обо всём об этом ничего не знала. Так вот, когда пообедали, Гонза и говорит ей:

— Слышь-ка, нам с тобой надо собираться на гулянку к старосте. Там будут славные дожинки.

Золушка согласна.

— Отчего ж не пойти? Одна я не пошла бы, но раз идёшь ты, пойду и я. Но и ты без меня не ходи никуда. Если будем друг без дружки куда собираться, погубим наше счастье.

Гонзик умылся, переоделся, нарядился, вычистил хорошенько свою пенковую трубку, чтобы блестела; Золушка тоже собралась, взялись они за руки и пришли к старосте на двор чуть не первые.

А за столом под могучею липой уже сидит кое-кто из соседей. Они сейчас же весело поздоровались с Гонзиком, наперёд угостили его пивом и молодой его хозяюшке улыбаются; ведь нет в деревне ей ровни — такая красавица. Тотчас усадили их за стол.

— Ну вы, Горошки, нонешний год сильно поправились хозяйством. Какие толстые зыбки-то собрали, таких и старики не упомнят.

Пришли музыканты с шарманкой, со скрипкой, с цитрой, заиграли как водится. Молодёжь сбежалась после вечерни. Первым пошёл в круг Старостин сынок, схватил Золушку, протанцевал с нею три танца и весь вспотел. «Запарился, больше, говорит, не пойду с ней плясать» — так она его загоняла. Отец видел это и говорит:

— Садись, Тонда! Тебе за этой дивчиной не угнаться. Был там ещё один Войнар, бывалый такой парень. Этот тоже поглядел и думает: «Ну, меня-то ей не перегнать, зря, что ли, я четырнадцать лет в солдатах прослужил, я-то с ней справлюсь». Подошел к Гонзику и просит его:

— Разрешите протанцевать разочек с вашей Золушкой.

— Да иди, — мол, — пляши.

Войнар поклонился, и она пошла с ним. Протанцевал с нею один круг да так запыхался, что еле жив остался. Все лучшие танцоры по очереди плясали с нею и все чуть не задохнулись. Теперь приступили к Гонзе:

— Иди и ты в круг!

А он отбивается.

— Я, — говорит, — не умею.

Наелся там Гонза, напился как следует, и хозяюшка тоже. Остались до самого вечера. Потом Гонза поблагодарил, заплатил за пиво, сколько с него причиталось, и отправился с хозяюшкой домой. Отец расспрашивает их, как погуляли, Гонзик похваливает да смеётся:

— Сроду я так не веселился!

Старик всё боялся, как бы кто не отбил у сына девушку: ведь руки у неё и впрямь золотые. Решил сегодня же покончить с этим делом. Как только прибрали всё в хлеву и на дворе, старый Горошек говорит:

— Пойдите-ка сюда. Надобно и вот о чём подумать: не пора ли вам пожениться?

Золушка тотчас поцеловала ему руку и прямо безо всяких сказала, что хочет стать Гонзовой женой.

Батя тут же отправился к священнику и рассказывает ему, какая штука у них смололась. А тот ему в ответ:

— Эта девушка у вас, как видно, не простая, но я сделаю что нужно и обвенчаю их.

Назавтра Горошек говорит Гонзику:

— Ну-ка, дети, ступайте к священнику писать протокол, чтобы вас огласили. Я уж стар, вы меня кормить будете, а хозяйство, всё как есть, вам передаю.

Пошли они к священнику. Он тотчас вышел к ним и говорит:

— Раньше чем быть свадьбе, вас нужно окрестить. Вы, Золушка, от обыкновенных людей, как и все, но некрещеная. А то ведь коснётся дела, вы из церкви-то сбежите!

— Да, да, я это знаю. Дивья баба украла меня у моей матушки до шести недель.

В крёстные пошла одна тётка из деревни. Дали Золушке новое имя — Кристина, а через три недели их повенчали. Свадьбу сыграли богатую, такой и старики не помнили. Всегда во всём была им удача, и славно прожили они на этом хуторе до самой смерти.

На пражском мосту стоял в карауле солдат и видит, ходит взад и вперед по мосту бедно одетый крестьянин и каждого встречного оглядывает.

Солдат и спрашивает:

— Что ты ищешь, добрый человек, или ждешь кого?

Отвечает ему крестьянин печальным таким голосом:

— Да вот, служивый, приснился мне нынче ночью диковинный сон. Будто вывели меня поутру на этот самый мост и велели ходить, покуда я свое счастье не встречу. Я и хожу тут с рассвета, а счастья нет как нет.

Усмехнулся солдат и говорит:

— За сон не ручайся, день взойдет — сны туманом развеет. Мне вот тоже сон привиделся, будто пришел я к бедной избе, возле избы — дворик, на дворе груша растет. Из избы хозяин вышел, дал мне в руки пилу, показал на грушу и велел спилить ее со словами: "Грушу повалишь, под ней клад найдешь!"

Понял тут крестьянин, что солдат видел во сне его же избу и грушу во дворе. Ничего не сказал он караульному солдату, вернулся домой и во всем, что от солдата услыхал, жене признался и позвал ее грушу пилить. Когда груша упала, к немалому их удивлению, в дупле у самой земли нашли они клад богатый.

Взял бедняк клад, на месте старой избенки большой, крепкий дом построил и на доме нарисовал всю историю, как он клад искал. А в благодарность он отдал за служивого замуж свою единственную дочь.

В одной деревне жили в батраках два приятеля: Яндала и Сверчок. Проработали они уже несколько лет. Как-то раз Яндала говорит Сверчку:

— Плохое, брат, наше житье. Вечно нами помыкают, бранят да ругают за всякий пустяк; случись у хозяина какая неприятность — всегда срывает свою злость на нас. Что толку батрачить? Лучше жениться. Женишься, будешь сам себе хозяин — ложись, когда захочешь, вставай, когда вздумаешь!

— Правильно говоришь, брат! — поддакивает Сверчок. — Лучше женимся и будем вольными.

Раззадорили они так-то друг друга, присмотрели себе невест, и дело стало только за господским разрешением да церковным благословением. Устроилось и это, и вскорости состоялись две шумные свадьбы.

Не житье у них стало, а масленица: ешь-пей досыта, что вздумаешь; хочешь — спи, хочешь — лежи, хочешь — вставай. Но во всяком положении есть и свои радости и свои заботы. Через год приятели снова встретились и стали рассказывать друг другу про свое житье. Яндала говорит:

— Ох, брат, хоть нам прежде и плохо казалось, а, выходит, в работниках-то лучше жилось. Взять хотя бы харчи: харчи, бывало, хозяин, вынь да положь, а нынче самому добывать надо. В работниках-то я и одежу получал, а что деньгами платили, то в трактире пропивал да на курево тратил. Теперь мы сами себе хозяева — оно-то хорошо, да что проку с хозяйства с этого, раз приходится и о жене и о ребенке заботиться, а в нашей деревне много не заработаешь. Не будет, видно, с этого никакого толку, лучше пойдем опять наймемся на работу, только уж не здесь. Здесь-то нас засмеют — вернулись, скажут, обратно, когда им плохо пришлось. Давай пойдем туда, где нас не знают.

— Правильно, брат, говоришь, — поддакнул Сверчок, — только, знаешь что — сперва надо нашим женам сказаться.

Так и сделали. Сказали женам. Жены боялись дать согласие, но мужья все им растолковали, жены и согласились. Не только ергласились, а еще и подорожников напекли. Отправились друзья в путь.

Пошли, а куда — и сами не знают. Прежде-то они мало где бывали, а потому и не знали, в какую сторону путь держать, и пошли наобум. Зашли в большой лес, исходили его вдоль и поперек, а выбраться никак не могут. Свои пироги они еще прежде поели, и сильно мучил их голод. Наконец, застала их в этом лесу темнота. «Ну-ка, разок и я посоветую», — решил Сверчок и говорит: