К середине октября редактор «Сайентифик американ» начал ворчать, что, возможно, критики журнала правы: дескать, что Маклафлин и члены его комитета в самом деле занимаются «охотой на ведьм». Эксперты подвергли испытанию четырех претендентов и всех отвергли. Уж не слишком ли высоки их требования? 1923 год подходил к концу, и редактор опасался, что интерес подписчиков к поискам медиума в новом году не сохранится. Во всяком случае, рядовым читателям журнала не было никакого дела до высоких принципов членов экспертного комитета; они ждали развлечений и желали их получить — короче говоря, редактору нужен небольшой спектакль, и только. На скептицизме тиражи не поднимешь. Конечно, поначалу было забавно следить за тем, как эксперты выводили на чистую воду всех этих горе-медиумов, но не пора ли дать читателям восхитительный финал?

«Нет, не пора», — ответил Маклафлин в весьма резком письме редактору «Сайентифик американ», датированном октябрем 1923 года; за этим письмом на следующий день последовало обращение к членам комитета, содержавшее призыв к бдительности.

«Джентльмены, — писал профессор, — наша задача не только быть судьями в данном конкурсе. Мы должны определить истину. Нас просили защищать интересы общества, а не потакать его нетерпению. Публика может позволить себе увлекаться, но нам следует сохранять хладнокровие. Публика может быть легковерной, но мы обязаны подвергать все сомнениям. И прежде всего, джентльмены, когда публика требует от нас решения, мы должны проявить решимость».

Помню, как потрясло меня это письмо, когда я прочел его черновик в кабинете Маклафлина. Слова профессора, несомненно, укрепили мою решимость, впрочем, от меня ничего не зависело. Первым проявил слабость Фокс. За неделю до письма профессора сей прислужник «Сайентифик американ» распространил свое письмо, в котором выражал удивление, почему члены комитета столь пристрастны к испытуемым медиумам.

«Так ли велик грех, — вопрошал Фокс, — если честный медиум нет-нет да и прибегнет к какой-нибудь уловке, раз сами духи провоцируют его на это?»

Подобные разглагольствования особенно раздражали Маклафлина — и в науке, и в жизни. Поэтому большую часть ноября он провел в переговорах — письменных, телеграфных и телефонных — с Ричардсоном и Флинном, которых пытался отвратить от сомнительных доводов Фокса.

И вот в разгар этих переговоров, одним осенним днем, Маклафлин получил неожиданное письмо в молочно-белом конверте из веленевой бумаги. Оно было отправлено из Кроуборо в Суссексе. Автор письма сообщал, что с большим интересом следит за экспериментом «Сайентифик американ» из своего поместья на юге Англии и хочет привлечь внимание комитета к некоей миссис Артур Кроули — молодой особе, проживающей в Филадельфии, которая обладает «самыми удивительными способностями медиума, какие мне когда-либо приходилось наблюдать». Письмо было подписано сэром Артуром Конан Дойлом.

В те времена Конан Дойл считался одним из самых выдающихся специалистов в психиатрии — некоторые назвали бы его светилом — и принадлежал к тем, кто не сомневался в реальности спиритических явлений. Маклафлин познакомился с писателем, когда был президентом Британского общества психических исследований, в ту пору он несколько раз имел честь быть гостем сэра Артура и леди Дойл в их поместье Виндлесхэм в Суссексе, где воочию мог убедиться, как серьезно супруги относятся к психическим исследованиям, не говоря уже об их новообретенной религии. Впервые Конан Дойл публично провозгласил свою веру в спиритуализм в октябре 1917 года на заседании Лондонского спиритического общества. Многие полагали, что этот интерес был спровоцирован гибелью на войне сына писателя — Кингсли, но на самом деле, как объяснил мне Маклафлин, семена его интереса были заронены еще в прошлом веке, когда Дойл молодым врачом участвовал в спиритических сеансах. С годами семена пустили корни, а затем это ползучее растение разрослось настолько широко, что грозило вытеснить злаки, приносившие стабильный доход, а именно занятия литературой. Ныне Конан Дойл все меньше времени уделял литературному труду и все больше часов проводил на сеансах и публичных лекциях. Подобное времяпрепровождение вполне достойно отошедшего от дел писателя, если бы Конан Дойл относился к исследованиям с рассудочностью ученого, однако они с леди Дойл столь истово отдались своему увлечению, что их друзья начали опасаться, как бы сия ползучая трава не расшатала камни фундамента.

Учитывая данные обстоятельства, рекомендация сэра Артура Конан Дойла не была чем-то неожиданным, но в то же время не была и столь весомой, какой могла показаться на первый взгляд. Однако для меня слово писателя имело вес: в детстве я зачитывался его книгами и почерпнул из них первые уроки детективного мастерства и дедуктивного метода мышления. Впрочем, и для Маклафлина, который по-прежнему, несмотря на присущую ему осторожность и изменившиеся обстоятельства, сохранил доверие к своему другу; однако многие из старых знакомых Конан Дойла относились к нему скептически.

В тот же день Маклафлин передал мне письмо, и я отправил его вечерней почтой. Это было приглашение для миссис Кроули из Филадельфии, которая сумела произвести столь сильное впечатление на создателя Шерлока Холмса.

Пока мы ждали ответа этой особы, Маклафлин сам навел кое-какие справки о прошлом новой кандидатки, рекомендованной сэром Артуром. Он позвонил коллегам из филадельфийского отделения Американского общества психический исследований, и те подтвердили, что, как и утверждал Дойл, миссис Кроули — достойная женщина, сообщили, что ей тридцать лет, из которых десять она замужем за неким хирургом, который на двадцать лет ее старше, и что детей у супругов не было. На вопрос, внушают ли способности этой дамы доверие, никто из филадельфийцев не смог ответить определенно: оказалось, что миссис Кроули лишь недавно обнаружила в себе талант медиума, это произошло совершенно случайно в декабре двадцать второго года. Миссис Кроули отнюдь не стремилась демонстрировать свои способности кому-либо, кроме членов своей семьи и самых близких друзей. Для Конан Дойла она сделала исключение, поскольку ее супруг был давним поклонником писателя; но все прочие просьбы допустить кого-либо в ее круг встречали вежливый, но твердый отказ, что весьма прискорбно, поскольку ходят слухи, что миссис Кроули наделена удивительной силой.

И все же, несмотря на эти предостережения, мы были изрядно удивлены, когда неделю спустя получили от миссис Кроули нижеследующий ответ:

«Филадельфия, 1 ноября 1923

К сожалению, дорогой профессор, я вынуждена отклонить Ваше любезное приглашение. Способности, которыми я владею, — дар Божий, а посему они не могут служить материалом для научных исследований.

Миссис Артур Кроули».

Удивительное дело: Маклафлина этот отказ ужасно огорчил. Я-то думал, что профессор написал этой даме только из уважения к Конан Дойлу. Почему же тогда он так расстроился? Чтобы понять это, я попытался воскресить в памяти события последней недели. Я успел заметить, что Маклафлин довольно вспыльчив и часто выглядит усталым по вечерам. Я вообразил сначала, что причина в его ревматизме, мешающем ему свободно двигаться, но теперь стал думать, что виной всему огромный груз ответственности, который он на себя взвалил, а в результате оказался зажат между требованиями «Сайентифик американ» и собственными бескомпромиссными этическими принципами. Реакция Маклафлина на письмо Кроули заставила меня взглянуть правде в глаза: профессор страстно призывал членов комитета проявить бдительность и до конца исполнить свой долг, но в глубине души боялся, что подводит их. Мне было тяжело наблюдать его терзания, к этому времени Маклафлин стал моим кумиром; как обычно бывает с молодыми людьми, мне хотелось, чтобы мой герой сиял подобно бриллианту в двадцать четыре карата и не терял ценности даже в оправе из неблагородных материалов — например, таких как сомнения и неуверенность в собственных силах.

Поэтому мне больно было видеть, как профессор совершает то, что сам же считает очередной уступкой: он послал новое письмо протеже Дойла (я был почти уверен, что мы имеем дело с религиозной фанатичкой), в котором буквально умолял ее изменить свое решение.