— Нью-Хейвен! Нью-Хейвен!

Я оторвался от чтения и покосился на кондуктора, который прошел мимо нашего купе, выкрикивая название следующей станции. Маклафлин, сидевший напротив меня, смежил веки, чтобы дать отдохнуть глазам, руки его были скрещены на груди, а голова слегка опущена, так что непонятно было, спит он или просто глубоко задумался. Я рассматривал его, мысленно пытаясь соединить два казавшихся мне противоречащими друг другу титула: Выдающийся деятель науки и Знаменитый исследователь психологических явлений. Я полагал, что отношение Маклафлина к сверхъестественным явлениям сходно с моим собственным — то есть весьма скептическое. Почему же тогда он согласился сотрудничать со столь легкомысленной организацией, как Американское общество психических исследований, и даже стал его президентом?!

Но эти размышления были вытеснены насущными вопросами: какие конкретные обязанности подразумевает пост «ассистента исследователя психических явлений»? Об этом мой новый начальник обмолвился лишь вскользь, сказав, что хочет, чтобы я отправился с ним в Нью-Йорк и за день до первого сеанса посетил редакцию «Сайентифик американ». А еще предупредил, чтобы я взял с собой не только бритвенный прибор, но и паяльник. Конечно, я не мог отказать ему, а посему рано утром прибыл на Южный вокзал Бостона с внушительных размеров саквояжем. И вот теперь, когда наше путешествие подходило к концу, я начинал опасаться, не взялся ли я снова за дело, которое, скорее всего, окажется мне не по плечу.

Мы прибыли на великолепный нью-йоркский Центральный вокзал после полудня. Отобедав на скорую руку в похожем на пещеру устричном баре под главным вестибюлем вокзала, мы взяли такси и отправились прямиком в контору «Сайентифик американ», размещавшуюся в доме номер 233 на Бродвее — в Вулворт-билдинге.[8] На строительство этого небоскреба в 1913 году ушло 13 миллионов долларов. К моменту нашего приезда здание Вулворта разменяло уже второй десяток, но по-прежнему считалось самым высоким в мире. Выбравшись из таксомотора, я задрал голову вверх и оглядел пятьдесят восемь этажей, терракотовые арки, шпили и летящие опоры. Я наконец понял, почему это величественное здание называют «Храмом Коммерции». В его вестибюле с бирюзово-золотым потолком и великолепными фресками, изображавшими Труд и Торговлю, вполне можно было проводить церемонию коронации.

У бронзовых лифтов нас встретил Малколм Фокс, редактор «Сайентифик американ», который исполнял обязанности секретаря в экспертном комитете. Это был веселый добродушный мужчина лет пятидесяти. Казалось, он только что проснулся. Фокс поинтересовался, обедали ли мы, и весьма забавно огорчился, узнав, что мы уже перекусили. Подозреваю, он втайне надеялся повторно отобедать за счет редакции. Впрочем, мы приняли его предложение выпить по чашечке кофе, и Фокс послал подручного паренька в ближайшее кафе с наставлением принести не меньше дюжины греческих печений, к которым он питал особую слабость.

Через десять минут посыльный вернулся с кофе и пахлавой. К этому времени мы как раз расположились в креслах в солнечном угловом кабинете Фокса.

— Скажите, молодой человек, — обратился ко мне Фокс, протягивая печенье, — что в первую очередь интересует вас в области психических исследований?

— Я…

— У Финча золотые руки, — ответил за меня Маклафлин, — я привлек его, чтобы он смастерил устройство, способное контролировать медиума, которого нам предстоит экзаменовать завтра.

Фокс нахмурился.

— Не преждевременно ли говорить о контроле, ведь мы даже не провели предварительный сеанс.

— Вы читали его бумаги, Малколм. Не станете же вы утверждать, что не поняли, как этот парень, Валентайн, достиг своих результатов. Почему иначе он требует проведения сеансов в кромешной темноте?

— Мне кажется, нам не следует быть пристрастными.

— Извините, — вмешался я, — боюсь, я не понимаю, какого рода «устройство» мне надлежит изготовить.

— Профессор хочет, чтобы вы смастерили что-то вроде мышеловки, — пояснил Фокс.

Маклафлин поморщился от такого грубого упрощения.

— «Мышеловка» означала бы, что я хочу поймать Валентайна с поличным. — Он раскурил трубку и затянулся. Затем, решив, что дело требует дополнительных разъяснений, проговорил сквозь клубы дыма: — Я вовсе не стремлюсь к разоблачению фальшивых медиумов, Малколм. Меня они интересуют только как феномен. Насколько искренни их побуждения? Возможно ли объяснить их поведение законами, управляющими нашей психикой? Заслуживают ли они более тщательного изучения? Когда вы говорите, что я хочу поймать Валентайна, то предполагаете, что я лично настроен против него. На самом деле у меня нет о нем никакого мнения, и я понятия не имею, почему он, возможно, решил водить нас за нос. Я лишь хочу максимально усложнить ему задачу, поэтому я и пригласил Финча.

— Что вы задумали? — спросил Фокс.

Маклафлин обернулся ко мне.

— Поправьте меня, если я ошибаюсь, Финч, но разве человеческое тело не обладает небольшой электропроводимостью?

— Очень незначительной, — сказал я. — Кожа — не медная проволока. Следует учитывать миллионы омов сопротивления.

— Так много?

— Можно попробовать уменьшить сопротивление, — пояснил я, — если выпить побольше жидкости и съесть соли. Но зачем?

— Я надеялся, что, если внести в наш круг соединенных рук немного электричества, нам удастся создать что-то вроде простейшей цепочки…

— И разом убить электротоком весь комитет! — воскликнул Фокс.

— Не обязательно, — возразил я, поняв наконец идею Маклафлина. — Даже при пяти миллионах ом сопротивления в цепи батарея в шесть вольт способна создать электрический ток, поддающийся измерению. — Я потянулся за карандашом, который лежал среди многочисленных фотографий внуков Фокса, и поспешно подсчитал: — Одна и две десятых ампера. Это такая ничтожная величина, что вы ничего не заметите.

— А гальванометр? — спросил Маклафлин.

— Да, — кивнул я, — если медиум разомкнет круг, гальванометр покажет ноль.

Маклафлин явно был доволен. Он обернулся к Фоксу, который слушал все это с озадаченным видом пса, внимающего голосу хозяина.[9]

— Я надеюсь, вы сможете помочь Финчу достать необходимое оборудование, Малколм?

— Гм, конечно.

— Замечательно, — сказал Маклафлин и, покончив с этим делом, перешел к следующим вопросам.

Мне понадобилось совсем немного времени, чтобы из дюжины батарей и гальванометра изготовить и опробовать приспособление, которое я про себя называл не иначе как «цепочка для духов» Маклафлина. Я быстро справился с этой задачей, так что у меня остался свободный вечер, и я отправился гулять по городу и даже ненадолго забрел на Боувери-стрит, где в кинотеатре показывали весьма познавательный фильм «Секреты счастливого замужества». Затем, возможно, раскаявшись в содеянном и вспомнив обещание, данное Маклафлину, я посетил собор Святого Патрика — двуглавую готическую твердыню на пересечении Пятой и Пятьдесят первой улиц. (Я весь день старался удержать в памяти этот адрес, представляя, как козырну им, вернувшись домой в Кембридж.) Я вошел в вестибюль и машинально обмакнул пальцы в святую воду, чтобы осенить себя крестным знамением. Сила привычки. Чтобы не преклонять колени, я поспешно нырнул на ближайшую скамью. Устроившись в заднем ряду, я стал осматриваться, стараясь понять, что именно в освещении собора произвело столь неизгладимое впечатление на Маклафлина. Свет проникал внутрь сквозь оконные витражи и распространял сияние, которое собиралось под сводчатым потолком, создавая особую атмосферу и настроение. Увиденное напомнило мне бесконечные мессы в моей юности, во время которых я считал, сколько секунд понадобится небольшим облачкам ладана, чтобы, вырвавшись из кадила священника, воспарить под освещенный солнцем купол. Таковы были воспоминания моего католического детства. Проведя в соборе Святого Патрика десять минут, я вновь почувствовал себя двенадцатилетним мальчишкой. Не в силах вынести эту перемену, я поднялся со скамьи и тихонько вышел на улицу.