— Вы Эрик? — спросил невысокий тучный мужчина, стоя на пороге и зачем-то комкая в левой руке большой носовой платок. — Я отец Артура.
— Проходите, пожалуйста, — сказал Эрик и посторонился, пропуская неожиданного посетителя.
Человек шагнул в прихожую, снял шляпу и платком вытер лоб, огромный, как у философа Дюринга.
— Я отец Артура, — повторил он, и губы у него вдруг мучительно искривились, словно от неожиданной острой боли.
— Что-нибудь случилось? — дрогнувшим голосом спросил Эрик, уже поняв, что конечно же — что-то случилось, что-то плохое, быть может, непоправимое.
— У Артура был сердечный приступ. Прямо на улице. Его увезли в больницу. — Мужчина быстро расстегнул верхнюю пуговицу пальто и достал из внутреннего кармана голубой довоенный конверт. — Это вам. И будьте добры, скажите в гимназии, что Артур заболел. Мы с женой все время дежурим в больнице. А это письмо… Он настаивал, чтобы я передал его вам немедленно.
— Можно его навестить? — растерянно спросил Эрик.
— Нет. Вас не пустят. Прощайте. — Круто повернувшись, мужчина прижал платок ко рту и шагнул к двери.
— Вам плохо? Может быть, принести воды?
— Откройте, — глухо сказал мужчина.
Эрик быстро отодвинул задвижку, распахнул дверь. Отец Артура почти выскочил на лестницу и стал быстро спускаться вниз.
Письмо было написано карандашом, неровным, прыгающим почерком. Эрику с трудом удалось разобрать:
«Я не гожусь. Презираю себя. Все конч. Вычеркн. меня. Не имею права.
Арт.».
Неделю спустя гимназия торжественно хоронила учащегося выпускного класса Артура Ведериня. На могиле директор сказал речь. Было множество венков, среди которых затерялся букетик незабудок, положенный Эриком. Аниты на кладбище не было.