5

Мелькор проснулся поздно. Солнечные лучи упали ему на лицо и разбудили его. Он потянулся всем телом, повернул голову и увидел, что Манвэ в постели нет. Это ему совсем не понравилось. Он встал, прошелся по номеру, заглянул в ванную. Никого. И чемоданов тоже. Тогда он, уже начиная отчаянно нервничать, пошарил вокруг постели и нашел записку. В ней стояло: «Прости, пожалуйста, но мне лучше уехать. Спасибо за все. М.». Лицо гангстера побледнело и стало почти страшным. Он нехорошо оскалился, сжал записку в кулаке, и вдруг схватил со стола фарфоровую вазу и с размаху запустил в стену. Осколки разлетелись по комнате.

— Скотина, — проговорил он, весь трясясь от ярости. — Маленький мерзавец. Как он мог… — он, пошатываясь, подошел к кровати и тяжело опустился на нее. Разжал кулак и слепо посмотрел на смятый клочок бумажки. — Я люблю тебя, — произнес Мелькор глухо, обращаясь к записке. — Ты что, не понял? Я люблю тебя.

6.

Когда Мелькор закончил свой рассказ, старик в кресле, все это время просидевший неподвижно, шевельнулся, и черные горячие глаза взглянули в лицо гангстера.

— Хорошо, мальчик, — сказал он по-итальянски. — Ты все сделал правильно. Ты любишь его?

— Да, отец, — ответил Мелькор на том же языке. — Я думаю, что люблю.

— Тогда не злись. Укроти свою ярость. Я хорошо понимаю его. Он сделал то, что ему свойственно. Подумай сам, семь лет он сопротивлялся этому, ты думаешь, одна ночь способна все изменить?

— Да, но эту ночь он провел со мной! — возмущенно воскликнул Мелькор.

— Ты слишком самонадеян, — покачал головой старик, глядя на своего приемного сына. — Ему нужно время. Он должен смириться.

— А если он не вернется ко мне?

— Вернется. Есть предел и человеческим мукам, и человеческой воле.

Мелькор опустил глаза и отхлебнул из своего стакана. Потом достал сигарету и нервно закурил.

— Папа, он хорош, как ангел. А в постели он просто дьяволенок. Mama Mia, если бы ты знал, какой у него темперамент… А потом мне кажется, что он честен и будет верен мне. Помнишь, ты говорил, что обязательно найдется человек, с которым я не захочу расстаться? Вот мне кажется, что это он, клянусь Пресвятой Девой. Скажи, что мне делать, отец! Я знаю, что он принадлежит мне, почему он не хочет этого понять?

— Пойди и возьми то, что принадлежит тебе, сынок, — медленно ответил старик. — Сделай, как должно. Пойди и возьми это.

7.

Манвэ провел три кошмарных дня. Он почти не мог работать и совершенно перестал выносить чье-либо присутствие. Больше всего ему хотелось забиться в угол и вспоминать, перебирать ночь, проведенную в двухместном номере, по минутам. Однако он работал, говорил с посетителями, общался с женой, вел свою обычную жизнь. Мысль о том, что он больше не увидит Мелькора, приводила его в такой ужас, что он прилагал все усилия, чтобы она приходила к нему в голову пореже.

В этот вечер он вернулся домой, как обычно, ближе к девяти. В прихожую выскочила Арлен, она выглядела как-то необычно: веселая, возбужденная, раскрасневшаяся. Манвэ не успел и рта раскрыть, как она затараторила:

— Дорогой, твой приятель сидит здесь. Он такая прелесть, где ты его прятал? Он просто душка, я в него влюбилась, только, ради Бога, не ревнуй. Пошли скорее, он ждет тебя уже два часа…

— Какой еще приятель? — наконец удалось спросить Манвэ. — Ничего не понимаю.

— Ну, этот итальянец, хотя какой он итальянец… Неважно, пошли.

Манвэ прошел в гостиную и остолбенел на пороге. В кресле, перед журнальным столиком, уставленным бутылками и вазочками с оливками, крохотными сандвичами с сыром и паштетом, крекерами и орешками, сидел Мелькор, положив ногу на ногу, с бокалом мартини в руках. Увидев Манвэ, он подмигнул ему и радостно сказал:

— Здорово, что ты пришел, caro, а мы тут очень неплохо проводим время.

Адвокат произнес про себя самое черное непечатное ругательство, которое знал. Мелькор глядел на него с откровенной насмешкой. Выглядел он просто шикарно в свободных тонких темно-синих брюках, шелковой, сливочного цвета рубашке и шелковой же синей жилетке, расшитой маленькими золотистыми и зелеными цветами. Пиджак его валялся на диване.

Манвэ кинул кейс в угол, чего при нормальной ситуации никогда не делал, подошел к столику, налил себе джина и выпил.

— Ну что ж, — произнес он наконец, — уж если ты пришел, давай ужинать.

Ужин длился достаточно долго, чтобы Манвэ проклял все на свете. Мелькор был неотразим. К концу трапезы Манвэ был уверен — вечером Арлен объявит ему, что уходит к Мелькору. Гангстер рассказывал прелестные смешные истории из своей жизни с присущей ему итальянской экспансивностью и бурной жестикуляцией. Он шутил, а анекдоты его были безукоризненно свежи и уморительны. Арлен кисла от смеха, а Манвэ улыбался вымученной улыбкой и смотрел в тарелку. Мелькор старался на совесть. Он, затаив дыхание, выслушивал рассказы Арлен о том, какой у нее замечательный муж. Он клялся в любви всему племени адвокатов и вообще строил из себя этакого своего парня, искреннего и открытого, но, конечно, с бешеным южным темпераментом и щедростью. Оказывается, он, вдобавок, приволок роскошный букет из двадцати белых роз для Арлен, торт величиной с колесо грузовика и пять бутылок «Вдовы Клико». Однако Манвэ не верил ему ни минуты. Он-то отлично видел бесовский огонек в глазах гангстера, когда тот рассказывал Арлен трогательные истории из своей несчастной личной жизни и поминутно клялся разнообразными святыми.

«Сволочь, — думал Манвэ, — ничего святого у человека. Ну что он приперся? Мучить? Постыдился бы. Как же ему идет эта рубашка. И жилетка. Сдохнуть можно. Неужели Господь не сжалится надо мной? Я не могу выдержать его присутствия. Я не могу, пусть он перестанет смотреть на меня. А эта глупая курица… Черт побери, неужели она всерьез думает, что он очаровался ей? Какое право она имеет на него так смотреть? Она же к нему сейчас лезть начнет. А он и рад, небось. Ну, естественно, она ему нравится, таким, как он, всегда нравятся эти длинноногие куклы с большим бюстом. Только этого не хватало. Не могу больше. Сейчас скажу, что очень устал, и пойду спать. Пусть они здесь что хотят делают, хоть трахаются. Зачем он торт этот приволок, придурок? А она и довольна, дура…»

Мелькор же развлекался на полную катушку, глядя на мрачную физиономию Манвэ, и изо всех сил ухаживал за Арлен.

«Ах ты, котенок… Ревнуешь? Ревнуй, ревнуй, я тебя еще сперва помучаю. Ну, не делай такие глаза, тебе все равно не удастся надавать мне по морде. Это тебе за то, что убежал. Солнышко мое, а ты помнишь ту ночь? Вижу, что помнишь. Пари держу, ты вспоминал ее каждый раз, когда трахал свою очаровательную женушку. А иначе ты бы просто не смог этого сделать. Подожди немножко, и за воспоминаниями у тебя дело не станет. Я с тобой такое сделаю, клянусь святым Патриком, что ты меня до смерти не забудешь. От меня еще никто не уходил так. Сердце мое, посмотри на меня. Как же ты женился на этой дуре? Занятно было бы посмотреть на вас в постели. Бедняжка, солоно тебе пришлось. Мадонна, и она обладала этим телом три года… Как ты это допустила, Дева Мария? Она даже не понимает, что ей досталось. Если он еще раз вот так повернет голову и встряхнет волосами, я просто взорвусь… Ничего, я его достану, в ногах валяться будет, а я еще посмотрю, трахнуть его или нет».

Манвэ весь извертелся, дожидаясь конца этого кошмара. Наконец все было съедено, и Мелькор поднялся из-за стола.

— Ну что, нам пора и поработать. А, дорогуша? Арлен, все было восхитительно. Самый чудесный ужин в моей жизни. Пошли.

Мучительно придумывая, под каким бы предлогом выставить наглеца, Манвэ повел Мелькора в кабинет. Как только они вошли, гангстер захлопнул дверь и повернул пуговку замка. Через секунду Манвэ уже стоял, прижатый к стене, ладони Мелькора обхватили его ягодицы, гангстер ловко пропихнул колено между его раздвинутых бедер, и полупарализованному адвокату оставалось только одно — обнять его за шею, что он и сделал. Мелькор наклонился к нему и провел языком по нежной шее Манвэ.