Георгий дослушал до конца брачную историю, оставил письмо для матери и распрощался. По пути ему показалось, что в проезжающей автомашине мелькнуло знакомое лицо польского подполковника из посольства в Афинах.

Офицер этот уже давно был на плохом счету у наиболее проницательного начальства. Не говоря уже о пехотных войсках, его недолюбливали даже в штабах, однако он довольно ловко умел втираться в доверие к высокопоставленным чинам. Поскольку со своими служебными обязанностями он справлялся безукоризненно и в бумагах его все выглядело благополучно, то обвинения подполковника в двуличности, стяжательстве и аморальности кружили скорее вокруг да около. В конце концов он был офицером II отдела, так пусть эта польская разведывательная служба сама и заботится о соответствующем подборе своих кадров.

Офицера не поразил ход сентябрьской кампании. Поражение он предвидел и был к нему подготовлен. Заблаговременно перевел все деньги из Польши за границу, затем с чемоданами, полными нарядов, и хорошо набитым бумажником он всплыл в военном атташате в Греции. Развив лихорадочную деятельность, он несколькими удачными ходами укрепил свою позицию у новых польских властей в эмиграции и назначил людей, которые должны были заниматься переправкой поляков через Грецию, Турцию и Сирию.

Удирая из Афин почти в последнюю минуту, подполковник переменил решение и, вместо того чтобы ехать прямо в Пирей, приказал свернуть на улицу, где жили Янатосы. Он придумал, как избавиться от неловкого положения, в котором он мог оказаться в очень недалеком будущем: в обмен на переводимые на его имя значительные суммы он обязан был организовать в Греции разведывательно-диверсионную сеть, а одновременно с этим и секретную связь с Польшей. «Где же эта моя организация?» — вопрошал он себя. Однако продолжал рассчитывать на удачу, на какой-то счастливый случай. В конечном счете, поскольку он считал совершенно очевидным, что немцы завладеют всем миром, ему нужно было только переждать до того времени, когда это произойдет. Но, с другой стороны, как ему объяснить отсутствие греческой сети, если его бездеятельность выплывет наружу? «Ни единого агента!» — горевал он, и тут-то у него промелькнула спасительная мысль. Одного агента, а вернее, агентку, эдакое «парс про тото» — часть вместо целого, он все же мог заполучить… Искреннюю патриотку, честную женщину… Да, это действительно мысль!

И опять ему повезло, он застал Марианну дома, и притом одну, без прислуги. Она отворила ему дверь и не узнала. Однако подполковник мастерски выходил из подобных ситуаций. В его черных выразительных глазах блеснули настоящие слезы, когда он проговорил:

— Дорогая пани, я пришел к вам в качестве представителя высочайших правительственных органов Польской Республики… Мы переживаем трагический момент… Известно ли вам, что здесь скоро будут немцы?

— Значит, это правда? — горестно воскликнула она и прижила руки к груди, как бы защищаясь от зловещего известия.

Подполковник кивнул с самым торжественным и значительным видом.

— Да неужели же они и в самом деле победят всех? Весь мир? — прошептала она.

— Нет, дорогая пани, — из богатого набора интонаций подполковник пользовался сейчас самой убедительной. — Победить они не могут… Если все настоящие патриоты в Польше, в Греции и в других странах объединят свои усилия, немцы не победят. — Затем, доверительно наклонившись к ней, он многообещающе продолжал: — Мне хотелось бы получить от вас слово, что в случае необходимости вы окажете помощь…

— Кому? — деловито спросила Марианна.

— Конечно, соотечественнику, поляку… И если таковой обратится к вам…

— Уж не от вашего ли имени? — спросила она, и в голосе ее прозвучало недоверие.

— Нет, не от моего, а от имени нашего главнокомандующего генерала Сикорского… Речь ведь идет ни больше ни меньше, как о сохранении нашей связи с родиной! — И, внезапно вскочив со стула, он проскандировал: — Вы ведь полька? Настоящая полька? Не правда ли?

Немного оробев, та ответила:

— А как вы полагаете? Думаете, только вы один и являетесь патриотом, так, что ли?

Офицер деловито вынул бумажник, из бумажника пятидолларовую банкноту и разорвал ее.

— Что вы делаете? — изумилась она.

Офицер объяснил ей, в чем дело. Следует доверять и оказывать помощь каждому, кто придет со второй половиной, подходящей к той, которую он оставляет. Пани Марианна неуверенно взяла у него из рук свою половинку, оглядела ее и сравнила номера, которые, естественно, были одинаковыми на обеих частях банкноты. Решив, что стоит ковать железо, пока оно горячо, офицер вручил ей еще сто долларов, хотя за минуту до этого собирался дать тысячу (на непредвиденные расходы, связанные со служением родине, как он ее информировал), и, наконец, приступил к заключительному акту вербовки — взял с женщины клятву на верность Польской Республике. Ошеломленная всем этим Марианна осталась в одиночестве, а офицер, очень довольный собой, помчался в Пирей.

После исчезновения подполковника, едва только пани Янату успела прийти в себя, неожиданно оказавшись представительницей «подпольной Польши», в дверь опять позвонили. Марианна решила, что это подполковник забыл что-нибудь, а возможно, и передумал, но пришельцем оказался майор, начальник эвакуационного пункта в Салониках.

— Пришел попрощаться с вами, — заявил он прямо с порога.

Однако и этот разговор, начавшийся с военной катастрофы, быстро перешел на другие рельсы. Майор растолковал соотечественнице, что со временем дело дойдет до посылки курьеров с Ближнего Востока через Грецию в Польшу. Для таких вот курьеров офицер хотел оставить толстую пачку иностранной валюты, преимущественно югославских динаров. На этот раз не требовалось никаких клятв, майор только попросил Марианну сохранять тайну, после чего распрощался и уехал, но не так поспешно, как подполковник, хотя не раз поглядывал на часы.

На рейде Пирея среди других, еще не поврежденных кораблей и судов поджидала готовая к отплытию «Варшава». Как приятно было вновь увидеть польский флаг! Георгий совсем уже было поднялся на палубу, как вдруг заметил Тиноса Пандоса, который бросился к нему из толпы с распростертыми объятиями. Они молча обнялись, а потом Тинос прошептал:

— Видишь, вот они, твои англичане! Они всегда удирают, оставляя своих друзей на милость победителя…

— Война еще только начинается… Вернутся! — ответил Георгий. — На, мне они теперь не нужны, — и он вручил другу остатки греческих денег.

Тинос деньги взял, поблагодарил и пообещал сообщить родным, что видел отъезжающего Георгия, под конец попросил у друга фотографию «на память». Георгий растрогался и дал ему фотокарточку, на которой он был изображен в шляпе. Друзья детства еще раз обнялись, уже под гул орудий — собранная в порту зенитная артиллерия встречала новый воздушный налет.

26 апреля 1941 года, в день, когда немцы вступили в Афины, полицейское управление порта Хайфа подтвердило штемпелем прибытие Иванова и его группы.

Сразу же в польском лагере Георгий нашел множество знакомых. И это не удивительно, многие из польских беженцев, проезжавших через Салоники, запомнили услужливого и энергичного работника тамошнего пункта.

8 мая 1941 года Георгий Иванов получил повестку, в которой ему предписывалось явиться на сборный пункт Карпатской бригады. В качестве рядового на военно-врачебной комиссии он получил категорию «А». Мечта его осуществилась, он был теперь с соотечественниками. Правда, до времени окончательного призыва в ряды польской армии он был передан в распоряжение генерального консула Польской Республики в Иерусалиме, которому Георгий был необходим в качестве переводчика.

Сначала, когда его направили в распоряжение генерального консула, Георгию показалось, что это всего лишь игра случая, без какой-либо видимой связи с теми предложениями, которые ему сделал командор Болби. Однако никакой работы в консульстве не нашлось, и Георгию снова пришлось вернуться в лагерь. Там он заявил, что хочет стать солдатом, что именно к этому он стремился, ради этого он сюда и приехал. Тем не менее ему пришлось столкнуться с немалыми трудностями. Даже само право бороться за родину оказалось вещью чрезвычайно сложной…