…И началась старая, как мир, история пыток и издевательств над человеком. Сразу же после доставки в тюрьму Георгий был посажен в камеру строгого режима. Для начала ему приказали сделать триста приседаний, а когда, вконец измученный, он свалился, немецкий унтер начал его избивать. Дни и ночи со скованными руками и ногами, он не знал ни минуты отдыха.

Переводчица-гречанка, известная в тюрьме Авероф своим активным участием в немецких допросах с пытками, охотно помогала и здесь. Ее прозвали «кровавой Маргаритой», а что касается фамилии, то назывались разные — чаще всего Христофилу.

Поначалу следствие вели итальянцы. Им пришла идея устроить показательный процесс на глазах рабочих авиазавода Мальцинотти. Несмотря на отрицательную позицию гестапо и немецкого командования, дело Иванова временно было выделено из общего процесса.

И вот однажды весенним утром арестованный оказался в том самом фабричном цехе, в котором они «обработали» три последних мотора. Судейский стол был покрыт зеленым сукном, портреты Муссолини и Гитлера выделялись на фоне флагов оккупационных держав, развешанных по стенам позади судейского стола, за барьером под охраной карабинеров, полицейских и тайных агентов молча толпились рабочие завода. Зал был слабо освещен, и Георгий не мог увидеть ни одного знакомого лица, правда, его здешние помощники и сами предпочитали «держаться в тени». Зато он вместе с судьей и палачами был ярко освещен большими лампами и прожекторами. «Как на киностудии», — усмехнулся Георгий, несколько удивленный тем положением, в котором ему пришлось оказаться. Прекрасно знакомый со всеми уголками на заводе, с проходами, которыми потихоньку от начальства пользовались рабочие, Георгий принялся строить дерзкие планы побега. Союзников у него, если он вздумает бежать, на заводе предостаточно. Это он сразу почувствовал, как только стал отвечать на вопросы судьи. Когда он назвал свою национальность — поляк, — весь зал загудел от сдерживаемых восклицаний, перешептываний, вздохов.

Многие из рабочих знали обвиняемого в лицо, только теперь они поняли, что это легендарный Иванов, нанесший оккупантам такой огромный урон. Те, кто знал о его деятельности раньше, были изумлены не меньше первых: для них, думавших, что агент № 1 на Балканах — грек или англичанин, славянское происхождение Иванова было неожиданностью, хотя в объявлениях о розыске и указывалось, что он родился в Варшаве.

Начали зачитывать показания о «преступной деятельности» обвиняемого в Греции. В соответствии с порядком следствия зачитывали их сначала по-итальянски, потом по-гречески. Переводчик, как бы поддавшись общему настроению, когда хотел особенно подчеркнуть важность совершенных преступлений, невольно впадал в патетический и похвальный тон. В толпе рабочих дело дошло чуть ли не до аплодисментов, и только драконовские методы гестапо удержали людей от выражения восхищения и признательности. Напряжение в зале достигло критической точки, когда судья спросил у арестованного, признает ли он свою вину. Медленно и четко подсудимый произнес:

— Я не признаю ни одного из вменяемых мне в вину действий, поскольку признание означало бы раскаяние и дало бы в руки оккупационных властей новые доказательства… Но одновременно с этим я заявляю, что, будучи поляком, я боролся и до конца своих дней буду бороться за независимость своей страны и других стран.

— Иванов, вы находитесь в Греции, а не в Польше, и именно в Греции вы совершали свои преступления, — прервал его судья.

— Враг моей родины напал также и на Грецию, которая является для меня второй родиной, — ответил Иванов.

— Признаете ли вы, что сотрудничали с английской разведывательной службой?

— Моими союзниками были, есть и будут все те, кто борется с врагом моего народа.

— Следовательно, вы признаете, что были засланы сюда неприятелем?

— В Грецию я попал по своей собственной воле…

— Вы высадились с британской подводной лодки?

— Да, я воспользовался представившимся случаем.

Ввиду явного сочувствия собравшихся от публичного ведения следствия пришлось отказаться, более того — в наказание немцы отобрали у итальянцев вообще ведение всего дела. К счастью, специально прибывшие из Вены специалисты из германской военной разведки быстро прервали издевательства гестаповцев над заключенными. Военные власти во что бы то ни стало хотели ознакомиться с мельчайшими подробностями подрывной работы в таких широких масштабах: по их мнению, здесь не могло обойтись без большого числа участников и посвященных.

Тем временем Георгий не отказался от дальнейшей борьбы, все еще рассчитывая на возможность побега, хотя бы с места казни; в случае же своей смерти он хотел, чтобы дело, начатое им, продолжалось. Поэтому Георгий все или почти все решил взять на себя, только в отдельных случаях не признавая за собой вины и никогда не называя имен своих товарищей.

В ответ на задаваемые вопросы он либо молчал, либо давал четкие и конкретные ответы. Магнитные мины с часовым механизмом он привез с собой. И все они были использованы, ни одна не пропала даром! С механикой их действия он не знаком. Материалы, вызывающие разложение смазочных масел, он тоже привез с собой. Запаса должно было хватить на несколько сот моторов. В моторы этот состав он подбрасывал сам, обычно в обеденный перерыв, когда рабочие уходили из цехов. Делал он это под предлогом замены ушедших. Соучастников здесь у него не было, а если кто и был, так он не помнит ни их фамилий, ни их лиц. Каким образом удалось ему найти в чужой стране жилье, наладить отношения с людьми, получить необходимую помощь? Он объяснил, что бегло владеет греческим языком, а свой акцент он обычно оправдывал тем, что является уроженцем Додеканесских островов или острова Крит.

Когда следователи выражали сомнение в возможности доплыть к кораблям в одиночку, чтобы прикрепить миму, он предлагал эксперимент — показательное выступление — или же ссылался на звание чемпиона Европы по плаванию. Столь же правдоподобно объяснил он и взрыв здания гестапо, складов, поездов и транспортов бензина, а хорошо зная, что обе его радиостанции так и не попали в руки оккупантов, упорно отказывался от какой-либо деятельности по сбору разведывательных сведений. Наемником он не был — боролся за независимость Польши и Греции, вот и все. Ему задавали вопросы — чем, например, можно объяснить совпадение некоторых из предпринимаемых им диверсионных акций с деятельностью Африканского корпуса? На это Георгий отвечал, что, будучи человеком образованным, он и сам мог делать выводы из общего положения на фронтах, в соответствии с этим он и ставил перед собой очередные задачи.

— Формально я был послан англичанами, — объяснял он. — Однако в действительности я являюсь посланцем той Польши, которая никогда не подчинится фашистскому владычеству. Англичане только снабдили меня необходимыми материалами и предоставили транспорт; как вы понимаете, этого недостаточно, главным было мое стремление к борьбе…

Представители высшего немецкого командования, получая сообщения о результатах ведущегося следствия, выражали желание собственными глазами увидеть мужественного молодого человека, что в конечном счете и повлияло на запрет участвовать в следствии гестаповцам с их системой пыток.

— Если бы у союзников была бы тысяча таких способных и решительных агентов, мы очень скоро проиграли бы войну, — заявил один из немецких генералов.

Таким образом, когда стало известно, что арестованному уже не избежать смертного приговора, он стал пользоваться у врагов еще большим уважением благодаря своей твердой позиции, а также из-за размеров нанесенного им ущерба. В немецких военных клубах и в афинских отелях об Иванове-Шайновиче вспоминали с двойственным чувством уважения и ненависти. Местные итальянские офицеры, несмотря на союзные связи, неприязненно относились к немцам; они бы с радостью воспользовались любой возможностью, чтобы спасти поляка. Именно в этом направлении и были направлены хлопоты митрополита Дамаскиноса и других влиятельных лиц в стране.