Марта Камино увидела, как по трапу спустились Онеста и Пабло, за ними Матильда и Даниэль. После короткого знакомства Пабло тотчас же откланялся.

— Это наш друг, — сказала Онеста. — Знаменитый… собственно, гениальный художник.

Несколько мгновений Марта провожала взглядом этого невысокого худощавого молодого человека с вьющимися волосами, который, несмотря на свою хромоту, двигался легко и изящно, опираясь на трость. За ним следовали носильщики. Девочку не удивляло, что ее мадридские родственники дружны с самыми интересными и гениальными людьми на свете. Правда, дяди Даниэль производил какое-то странное впечатление: изысканно одетый, он в то же время казался человеком ничтожным; однако дядя был дирижером и композитором, замечательным музыкантом. А что касается Матильды… Марта смотрела на нее жадно, почти со страхом. Эта высокая молодая женщина с резкими чертами лица, с прекрасной каштановой косой вокруг головы, была знаменитой поэтессой. У Марты, кончавшей школу и подверженной изнурительным приступам литературной лихорадки, захватывало дух при мысли, что в их доме будет жить «настоящая» писательница. Онеста, светловолосая, аффектированная, с подчеркнуто томными жестами, была сестрой Даниэля. С детства она соприкасалась с искусством, дышала одним воздухом с людьми, которые живут интеллектуальными интересами. Такими людьми, по мнению Марты, были ее мадридские родные. Да, Онеста тоже принадлежала к этим удивительным существам.

Удивительные существа почти не обратили внимания на сбою робкую, онемевшую от нахлынувших чувств племянницу. Только Онес, словно она ожидала увидеть Марту в пеленках, несмотря на ее шестнадцать лет, поразилась, что девочка уже такая взрослая. Гораздо больше внимания уделили они Хосе и Пино и с удовольствием посматривали на ожидавший их роскошный автомобиль.

Даниэль был очень стар. В его рыжеватых вьющихся волосах, зачесанных так, чтобы прикрыть лысину, не серебрилось ни одного седого волоса, на одутловатом лице было мало морщин, но он был очень стар. Быть может, так казалось оттого, что он говорил пронзительным, писклявым фальцетом.

— Неплохой автомобильчик, а, Хосе? Последняя модель?

Хосе обнажил свои некрасивые зубы.

— Я меняю их каждые два года.

Автомобиль был просторным. Вел его сам Хосе, рядом с ним на переднем сиденье свободно разместились Даниэль и Марта. Позади — три женщины.

От счастья у Марты кружилась голова. Она даже не слышала разговора — счастье оглушило ее. Город проплывал мимо, разворачиваясь за стеклами машины.

«Как выглядит чужой город, когда его видишь в первый раз?» — думала Марта. Она пыталась представить себе, что сама только что сошла с парохода. При одной этой мысли небо показалось ей синее, белые облачка — необычайнее, зелень садов — ярче.

Погруженная в мечты, она провожала глазами улицы города, который надо было пересечь из конца в конец. По длинной улице Леон-и-Кастильо[12], соединяющей приморские кварталы с центром, сновали автомобили, автобусы, грузовики. Иногда улица касалась берега моря, бежала между стоящими в парке виллами и маленьким пляжем Лас-Алькарабанерас, где в этот теплый день можно было заметить купальщиков. Для Марты все было ярким, полным жизни. Но лицо Даниэля, на которое она поглядывала, не выражало ни малейшего восторга. Он видел маленькие домишки, сонных прохожих, разморенных гнетущей жарой. Что-то такое же разморенное, сонное было и в выражении его глаз.

Машина выехала на Центральное шоссе.

— Мы живем за городом из-за моей мачехи, — пояснил Хосе Даниэлю.

— Ах, да… конечно… Ты писал нам, что у нее слабое здоровье. Бедняжка. Нервы или что-то в этом роде?

Марта заволновалась. Автомобиль оставил позади банановую рощу, примыкавшую к городу. Сейчас впереди виднелась вершина самой высокой горы на острове. Дорога крутыми изгибами шла вверх. До сих пор Марта была уверена, что родственникам известно все о ее матери.

— Да… Нервы.

Хосе слегка нахмурился и повернул руль. С заднего сиденья донесся неприятный смешок Пино.

— Нервы! Да ты что, дорогой! Неужто нельзя сказать, что Тереса ненормальная? Это не секрет.

— Ах! — воскликнула Онеста.

Марта увидела, что пораженный Даниэль заморгал глазами. Глаза у него были такого же линялого цвета, как у Хосе, но поменьше и не такие выпуклые. «Почему Хосе ничего им не скажет, — подумала девочка. — Надо же как-то их успокоить». На мгновение ей захотелось справиться со своей дикарской робостью и объяснить все самой. Но Хосе уже заговорил:

— Нельзя сказать, что Тереса сумасшедшая… В день катастрофы, когда погиб отец, она была вместе с ним в автомобиле. Она перенесла большое нервное потрясение… Однако врачи считают, что и без катастрофы с нею могло случиться то же самое. Они говорят о кровоизлиянии в мозг… В общем, никто ничего точно не знает. Моя мачеха потеряла память, никогда не разговаривает и никого не узнает. Ее помешательство, если это можно назвать помешательством, спокойное. Она не покидает своих комнат. Вы не заметите ее присутствия.

Подъем кончился. Машина бежала теперь через смеющиеся зеленые долины, мимо ступенчатых террас с банановыми плантациями, мимо домов, утопающих в цветах, мимо одиноких пальм.

Воздух стал чище и свежее, хотя прошло не больше четверти часа, как они выехали из города. Марта вернулась к своим мыслям. «Если бы я никогда до сих пор не видела эту высокую пальму на повороте, которая так украшает окрестность, если б никогда не видела цветущие сады бугенвиллей, шоссе, окаймленное столетними эвкалиптами, эту высокую голубоватую гору на горизонте, — как бы я тогда смотрела на все вокруг? Что бы я чувствовала?»

Хосе свернул на боковую дорогу, бегущую среди усадеб и виноградников. Марта, словно вспомнив что-то, повернула голову и с гордостью сообщила:

— Мы живем у подножья древнего вулкана.

Она увидела, что Матильда испуганно посмотрела на нее. Все замолчали. На губах Пино, сидевшей между обеими родственницами, играла свойственная ей саркастическая улыбка. В лице у Пино было нечто экзотическое: несмотря на белую, бледную кожу, она, пожалуй, чем-то смахивала на негритянку, и это было особенно заметно сейчас, когда она сидела между узколицей, горбоносой Матильдой и румяной Онестой. Она произнесла сладким, жалобным голоском:

— Так ужасно жить здесь, когда в Лас-Пальмас стоит запертый дом. Вы не представляете себе, каково мне приходится!

— О, но ведь город так близко.

Это сказала Матильда, потому что автомобиль уже миновал железные ворота усадьбы и спускался по аллее эвкалиптов, среди холмов, покрытых виноградниками. Лозы росли в бесчисленных ямах, вырытых в застывшей лаве, черной и твердой. Кусочки вулканического шлака попадали под колеса автомобиля, издавая странный скрежет.

Аллея вела в прелестный старинный сад, занимавший плоскую вершину холма. По сторонам росли старые деревья, на клумбах теснились цветы. Дом казался небольшим, но очень уютным, безо всяких претензий; стены его были густо увиты плющом.

Хосе остановил машину на площадке перед главным входом, посреди которой бил фонтан. На сигнал автомобиля появился садовник, очень молодой, исполинского роста парень со светлыми волосами и темной кожей — настоящий гуанч; он улыбался детской белозубой улыбкой. Когда все высадились, садовник Чано сел в машину и повел ее по короткой аллее, поворачивавшей к гаражу.

Онеста в восхищении всплеснула руками и прикрыла глаза:

— Какой домик для молодоженов! Какая прелесть!

Пино искоса поглядела на нее.

— Да? Вам нравится? Я отдала бы что угодно, только бы никогда больше не видеть его.

Марта подумала, что Онеста держится ужасно неестественно.

Прежде чем войти в дом, все помолчали. В тишине стало слышно жужжанье оводов; розы, казалось, запахли сильнее. На лимонных деревьях, длинным рядом отделявших сад от виноградника, ясно выделялись желтые плоды.

— Этот покой действует как-то гнетуще, — сказала Матильда. — Трудно поверить, что сейчас где-то стреляют, что гражданская война раздирает Испанию.