Марта не шелохнулась. Она стояла, словно пригвожденная к камню, потом вдруг горячо заговорила. В несколько минут она выложила ему все: сказала о своем решении уехать с острова, о том, как необходима ей его помощь и как она ошиблась, думая, что ее родственники поехали сюда.

— Пусть мне попадет, мне все равно. Кажется, никогда я не была так счастлива, как сейчас.

Пабло потянул ее за руку, чтобы сдвинуть с места. Когда они направились к дороге, он сказал:

— Уверяю, девочка, мозги у тебя не в порядке.

Однако говорил он мягко.

Потом Пабло остановился, словно запыхавшись, и тишина наполнилась звоном цикад. Он выпустил руку Марты и достал из кармана маленький фонарик, потому что каждую секунду они спотыкались. Молча Пабло и Марта дошли до дому; хозяева встретили их улыбками, они насмешливо поглядывали на гостей, подталкивая друг друга локтями.

При свете лампы Марта чувствовала себя совсем маленькой и ничтожной. Она стояла, опустив голову, как побитая собачонка.

— Нельзя ли сейчас же, ночью, отправить сеньориту в Лас-Пальмас? — спросил Пабло.

Последовало множество огорченных восклицаний. Да что вы! Сейчас тут никто не ездит, автобус пойдет только рано утром.

— Если проедет какая-нибудь машина или грузовик, мы остановим. Только откуда им взяться!.. Я приготовила вам ужин.

Антоньито поскреб голову и сказал, что с позволения сеньориты он хочет поговорить с доном Пабло наедине.

Марта снова осталась одна в пустой лавке, освещенной карбидной лампой и насквозь пропахшей сушеной рыбой. Она слышала, как Пабло спорит с лавочником. Антоньито не хотел, чтобы девочка ночевала в его доме. Пабло негодовал.

— Вы же знаете, что у нас нет места. И потом я не желаю портить отношения с доном Хосе…

— Очень хорошо. Значит, вы думаете, что доставите ему удовольствие, выбросив ее на улицу?

Дальше Марта ничего не разобрала. Через маленький коридор в комнату проникали запахи еды, а она была голодна. Голова у нее гудела. Возражения лавочника не тревожили ее: ей было безразлично, где провести эту ночь — здесь или под открытым небом. Она знала, что Пабло позаботится о ней.

Художник скоро вернулся. Он выглядел очень утомленным, его трость сердито стучала о цементный пол.

— Ты слышала, что сказал наш приятель?

— Ну и что? Потом поговорим.

— Как это «ну и что»? Хорошенькое дело! Можно подумать, что у тебя уже все устроилось!

Пабло с удивлением увидел, что Марта не слишком беспокоится, хотя и очень устала, но вся ее апатия исчезла при виде ужина. Они сидели в крохотной комнатке, при свете карбидной лампы, и Пабло смотрел, как девочка жадно поглощает картофельную похлебку, свежую рыбу, сыр… Время от времени она улыбалась ему. Их разделял покрытый клеенкой стол. У стены громоздились ящики. Пахло хозяйственным мылом и продуктами. Здесь была столовая и в то же время склад. Художнику начинала нравиться эта девочка. Он испытывал к ней некоторую симпатию и понимал это, хотя, с другой стороны, ее присутствие здесь причиняло ему немало неудобств.

Жена Антоньито извинилась, что вода не очень свежая. Она то и дело входила в столовую, останавливалась и глядела на них чуть ли не разинув рот, как глазеют в цирке на какой-нибудь невероятный трюк. В то же время она ни на минуту не умолкала.

— Вода из цистерны, а дождя давно не было, и цистерна наполовину высохла. Завтра нам должны привезти минеральную воду для дона Пабло. Она у нас всегда бывает, но теперь кончилась… А в колодце вода соленая. Мы-то сами часто пьем ее, она такая холодная — одно удовольствие, правда, для скотины и огорода не годится, и без привычки она вам не понравится.

В лавке послышались голоса. Антоньито угощал нескольких мужчин, которые зашли выпить по стаканчику вина.

— Явились поразнюхать… Они уже услышали, что вы приехали. А Антоньито хочет расспросить, не найдется ли у них кровати для сеньориты, дон Пабло знает, что у нас самих только одна спальня, мы спим там с четырьмя детьми.

— Ну довольно, если бы вы хотели, можно было бы положить для сеньориты тюфяк на полу. Все равно это лучше, чем у рыбаков. Там для нее не место.

Так как Пабло был рассержен не на шутку, женщина поспешила исчезнуть. Марте стало смешно. Сейчас все вызывало у нее смех.

Наконец они остались одни. Во дворе слышался скрип колодца, женщина доставала воду и кричала что-то детям. Голоса рыбаков в лавке раздавались все громче… Ужин кончился. В комнате было очень жарко. Только теперь Марта заметила тараканов, ползавших среди ящиков с продуктами. Она порадовалась, что не видела их до ужина, но потом подумала: пожалуй, они не испортили бы ей аппетита.

— Марта, мне надо серьезно поговорить с тобой.

— Говорите… Я выслушаю все, что вы скажете.

Марта подняла к нему лицо, полное ожидания, и Пабло смутился. Он молча смотрел на загорелую руку девочки, лежавшую на клеенке, руку тонкую и сильную.

Глядя на Марту, художник думал, что это взбалмошная избалованная девчонка, без капли здравого смысла, готовая надоедать любому в угоду своим капризам. Когда он познакомился с ней у нее дома несколько месяцев назад, она показалась ему очень робкой и сентиментальной, потом она стала немного раздражать его. Быть может, причиной тому была ночь, когда он, выпив лишнего, рассказал ей о своей жене и потом не мог вспомнить, какие глупости успел наболтать в те минуты. Она написала ему нелепое письмо, в котором давала понять, что считает его чуть ли не святым, и когда Матильда заметила ему, что их совместные прогулки могут скомпрометировать Марту, он был рад прервать эти надоевшие ему встречи. Несмотря на это, он все еще питал к ней некоторую симпатию: она была такой юной и казалась немножко влюбленной в него. Позже он почувствовал себя обманутым. После рассказов о ее похождениях она стала для него обычной вульгарной девчонкой, и вот в довершение всего явилась сюда мешать ему, совершенно с ним не считаясь.

И все-таки ее руки, пока он смотрел на них, почему-то немного успокоили его. Не то чтобы они были красивыми, но, если можно так выразиться, это были руки умные, искренние, чистосердечные. Руки, способные работать, страдать и чувствовать. Они не были никчемными, чувственными или изнеженными. Они казались созданными не для того, чтобы ласкать, а чтобы ощупывать своими тонкими, немного жесткими пальцами различные стороны жизни, различные стороны людских душ. В них было духовное и то же время творческое начало. Они были способны что-то создавать… Пабло подумал, что нарисовать эти руки очень интересно и вместе с тем очень трудно, потому что их очарование не в красоте формы, а в том, что эта форма скрывает. Такие мысли в некоторой степени развеяли его досаду и прогнали ощущение вульгарности, глупости и дешевой чувственности, которые, сам того не желая, он связывал теперь с юной племянницей Онесты.

Пабло и Марта вышли из дому через заднюю дверь и перешли двор. У колодца, на воздухе, хозяйка мыла посуду в миске с черной водой, в которой отражались звезды. Пабло сказал ей:

— Мы будем тут, неподалеку… Позовите меня, когда решите что-нибудь с ее ночлегом.

— В крайнем случае, я останусь здесь, во дворе. Пусть мне только дадут несколько мешков или одеяло, — сказала Марта предупредительно. Ее соблазняла возможность провести ночь под открытым небом.

Ребятишки смотрели на нее из темного угла своими блестящими глазами. Одеты они были в лохмотья.

Когда Пабло и Марта вышли за калитку, на них дохнуло зноем. Из моря вставала почти полная луна с чуть неровными краями. Удивительная, жаркая луна. Луна без ветра. Пустыня, которую она озаряла, тоже казалась лунной, призрачной; море горело. При виде этой мертвой сожженной земли Марта почувствовала, что и в ней самой тоже все пусто, все выжжено.

И все же несколько минут они наслаждались покоем и тишиной, словно, ступив в ущелье, вдруг очутились в огромной, великолепной церкви. Потом Марта торопливо заговорила, и так как художник мало что понял в ее планах бегства, она повторила все сначала. Но тут же увидела, что и на этот раз он чего-то не понимает.