Никто ее не удерживал. Снаружи она попыталась хорошенько запомнить расположение хижины, чтобы потом найти ее, и направилась к берегу, в сторону от поселка.

Теплый ветер и серебристое море звали Марту. Кругом не было ни души. Она быстро разделась на песке, искрящемся в свете луны, и бросилась в воду.

Никогда еще Марта не плавала с таким наслаждением, как сейчас, в теплых, нагретых за день волнах, пронизанных светом. Жизнь казалась ей неправдоподобно прекрасной. Вытянувшись на спине, чувствуя, как шевелятся в воде ее волосы, она тихо засмеялась. Никто не сможет понять всей прелести этого приключения, если пересказать его теми бедными словами, которые даны нам для выражения наших мыслей и чувств. Как об этом расскажешь? «Таким был самый прекрасный день моей жизни: я не ела и отправилась в пыльном автобусе разыскивать своих родных туда, где их не было. Я встретила человека, которого очень люблю и который сердито бранил меня. Я спала в ужасной комнате, полной блох, а когда не смогла больше терпеть, вышла и ночью купалась в море, совсем голая, одна».

И, однако, это было счастье. Глубокое, полное, настоящее. Каждый чувствует счастье по-своему. Она — вот так.

В ее сердце закрался суеверный страх. Она боялась, что судьба приберегает для нее что-то очень недоброе, чтобы отомстить за эту радость, которую она испытывала, наверное, по ошибке. Никогда она не слышала, думала Марта, чтобы девочка ее возраста, совсем того не заслуживая, достигла такой полноты счастья, как она этой ночью в волнах теплого моря.

На небе еще виднелись звезды и над морем только забрезжила едва заметная светлая полоска, когда Марта и Пабло двинулись в сторону шоссе. Пропускать единственный автобус было совсем ни к чему. Теперь Марта боялась гораздо больше, чем ночью.

— Не знаю почему. Ведь я не сделала ничего дурного.

Пабло взглянул на нее. Он тоже не знал, почему сейчас, в слабом утреннем свете, лицо девочки казалось таким трогательным.

— Ты пошла против общественных приличий, дорогая, как сказал бы твой дядя Даниэль… О тебе станут думать очень плохо. Ты боишься?

— Да, но лишь потому, что меня могут снова запереть дома и мне будет очень трудно уладить свои дела и приготовиться к побегу.

Ее упорство надоело Пабло.

— Дорогая Марта… А если я посоветовал бы тебе бросить эту затею? Тебе следует остаться здесь, у себя на родине, выйти замуж, завести детишек и быть счастливой.

— У меня еще хватит времени на все, не так ли?

Возразить на это было трудно, потому что действительно у Марты впереди оставалось немало времени. Ей еще не исполнилось семнадцати.

— Не знаю… Ты можешь столкнуться с людьми, которые разобьют твою жизнь… Не знаю… Я боюсь за тебя, Марта Камино, потому что ты сумасбродка. Не знаю, что хорошего ты надеешься встретить в мире.

Марта улыбнулась.

— Я хочу встретить таких людей, как вы, людей удивительных, не похожих на тех, что живут здесь, людей, для которых важны не общественные приличия, а духовные интересы… Людей с возвышенными мыслями. Мне хочется повидать другие страны, увидеть другие, незнакомые лица.

Пабло рассердился.

— На свете нет удивительных людей. И я тоже не удивительный и не возвышенный. Ты не представляешь, насколько смешным ты делаешь меня в моих глазах. Уж не знаю, какие глупости я наговорил тебе в ту ночь, когда был пьян. Иногда я спрашиваю себя об этом, потому что ведь именно с тех пор ты носишься со своими странными фантазиями.

Марта посмотрела на него с глубокой нежностью, которая делала ее старше.

— Вы объяснили мне, что очень любите свою жену. Прощаете ей то, что она не дает вам рисовать… И если вы не хотите вернуться к ней, так это не потому, что она нехорошо с вами поступила, или что люди будут распускать сплетни, или что вы ее не любите, — вы очень любите ее, — а потому, что вы художник и искусство для вас самое важное.

Было еще темно, и Марта почти не смотрела на Пабло, когда говорила, так что она не заметила, как вспыхнуло смуглое лицо художника.

Потом, стоя на дороге, они некоторое время молчали. Рождающийся день быстро рассеял тьму, и когда подошел автобус, все кругом было пропитано светом и запахом моря.

Их появление в доме Камино в Лас-Пальмас произвело то же впечатление, какое мог бы произвести пропахший серою черт, неожиданно явившись на сборище безбожников. Когда они вошли вместе, держась за руки, все оцепенели… Марта бессознательно ухватилась за руку Пабло, как утопающий за спасательный круг.

Ее родные тоже только что вернулись. Они провели праздник у своих друзей в чудесном местечке Асуахе, утопающем в зелени и цветах, пронизанном журчаньем воды — трудно было представить себе больший контраст с голыми вулканическими ущельями. Там они переночевали и вернулись в середине дня в превосходном настроении. Дома их встретила перепуганная служанка, которая доложила, что дон Хосе звонил много раз, спрашивая о своей сестре, и что он, кажется, очень рассержен.

— Глупая вы женщина, — сказала Матильда, — как вам взбрело в голову сказать дону Хосе, что девочка поехала с нами? Вы же знаете, что это не так.

— Ах, сеньора, не сердитесь… Я ничего не говорила сеньору. Я только сказала: «Знать ничего не знаю, дон Хосе, боюсь соврать». Откуда мне знать, куда вы все ездили…

Они стояли в старинном кабинете дона Рафаэля, деда Марты, на первом этаже, рядом с входной дверью. Никто из них еще не успел умыться с дороги, их одежда была измята, покрыта пылью, и Даниэль нервничал, чувствуя, что на его грязных руках кишмя кишат микробы. Все говорили разом, когда вдруг над дверью звякнул колокольчик и в комнате, держась за руки, появились Марта и Пабло. Воцарилась полная тишина. Ее прорезал аистиный клекот Даниэля: «Клок-клок-клок-клок…» Матильда гневно повернулась к нему. А Онеста, покрасневшая, оскорбленная, не спускала с художника и Марты широко раскрытых глаз. Так прошло с полминуты. Наконец Матильда заговорила:

— Прекрасно… Может быть, вы нам объясните…

Марта онемела, а Пабло, весело улыбаясь, стал живо рассказывать о ее ошибке и приключениях. Смеялся он один, остальные слушали очень серьезно. Злое лицо Онесты казалось чужим. Она снова взглянула на Пабло, словно желая испепелить его взглядом, и молча вышла из комнаты.

Даниэль, поджав губы, опустился на стул. Пабло продолжал как ни в чем не бывало:

— Я уже отругал Марту, поэтому можешь не смотреть на нее так, Матильда, мы не в казарме… По-моему, лучше всего сказать Хосе, что она ночевала с вами в Асуахе. Это избавит всех нас от ненужных объяснений.

— Ненужных!.. Но за кого ты нас принимаешь? Никогда я не ожидала от тебя такого… такого… нахальства.

Матильда была настолько возмущена, что не находила слов. Она повернулась к Марте. Девочка укрылась в самом дальнем углу комнаты за большим столом. Она была очень бледна. На побелевшем носу ясно выступили веснушки.

— Ну хорошо, а ты что скажешь? Ты тоже считаешь, что можешь делать все, что тебе заблагорассудится, и никто тебе не указ?

Марта сглотнула слюну. Потом отрицательно покачала головой. Голос ее прозвучал еле слышно:

— Что ж, я готова заплатить за все… За то, что сделала.

— Заплатить! Что за глупости! Что ты имеешь в виду?

— Поступайте со мной, как хотите. Я согласна на все.

Казалось, что речь идет о смертном приговоре. Матильда окончательно вышла из себя.

— Послушать тебя, так подумаешь, что ты мученица, а я в жизни не видела более наглой девчонки… Ничего, дома тебя не убьют.

— Пино хочет запереть меня в исправительный дом.

— Это неплохая идея, к твоему сведению.

— Детка… помни, ты же дама… эти слова, «исправительный дом», звучат ужасно… Видишь ли, Мартита, ты нарушила приличия… Девушка из хорошей семьи! Пабло хочет невозможного… На нас ты не рассчитывай.

— Я ни на кого не рассчитываю… Я уже сидела пятнадцать дней взаперти только из-за подозрения, будто у меня есть поклонник, а это был мальчик, которого я знаю всю жизнь… Никто не заступился за меня перед Хосе.