Вот почему добродушно улыбающийся Модест Никандрович, сообщивший это радостное известие, показался Олегу Николаевичу необыкновенно милым и близким.

— Этого не может быть… — стараясь скрыть волнение, наконец произнес он.

— Нет, это так! Я рад за вас и верю, что настоящая большая машина будет построена быстро и станет замечательным орудием геологической разведки! И знаете что? — Модест Никандрович снова понизил голос, словно собирался сообщить какую-то тайну. — Я пришел к заключению, что после сооружения кашей машины скоростной шахтный бур потеряет свою ценность.

— Я вас не совсем понимаю…

— Что ж тут непонятного? Разве не ясно для всех, что ваша подземно-движущаяся машина значительно снизит роль шахтного бура! Разве это неверно? Ваша машина сможет проделывать широкое отверстие в земле под любым углом. Так кому же, спрашивается, будет нужен шахтный бур? Конечно, жаль Трубнина, — продолжал Цесарский со вздохом, — он очень много работал над ним… Ну, да это ничего. Дело прежде всего.

— Я не согласен с вами.

— Теперь между вами и Трубниным возникнет соперничество, — продолжал Цесарский, не обратив внимания на замечание Крымова.

— Почему соперничество? — удивленно сказал Олег Николаевич.

Его покоробило от того, что он услышал. Ему показалось, что перед ним сидит не Модест Никандрович, доброжелательно настроенный ко всем человек, а кто-то другой.

Однако Цесарский, быстро спохватившись, заговорил проникновенным голосом:

— Трубнин хотя и сухой, но удивительно милый человек. Его надо знать по-настоящему, чтобы оценить как следует…

— Модест Никандрович, как у вас дела с подземным звуколокатором? проговорил Крымов, стараясь таким образом переменить тему.

— Понимаю, понимаю! — встрепенулся Цесарский. — Теперь, можно сказать, звуколокатор интересует вас уже непосредственно. Вам придется его устанавливать в своей подземной лодке. Так, так…

— Ну, до этого еще далеко. Меня просто интересует ваша работа.

— Пока ничем не могу вас порадовать… — вздохнул Цесарский. — Вот Косте хорошо известно, какие трудности приходится преодолевать. Меня бесит страшная неповоротливость нашего материально-хозяйственного отдела. До сих пор не могут получить из-за границы прибора для измерения напряженности поля ультразвуковых волн. Два месяца тому назад заказал! Это просто возмутительно!

— Модест Никандрович! Ведь подобный прибор, построенный по вашим чертежам, работал неплохо. Он, конечно, еще не закончен, ему не придан производственный вид, но сделать это можно было бы поручить Павлу Павловичу или кому-нибудь другому, — вмешался в разговор Уточкин.

— Вы вечно шутите, Костя! — ответил Цесарский улыбаясь.

— Подземная звуколокация такая замечательная вещь… — задумчиво промолвил Крымов. — Нужно, чтобы она вошла в жизнь как можно скорее. За чем все-таки остановка, Модест Никандрович? Неужели только за каким-то заграничным измерительным прибором?

Цесарский выпрямился, лицо его приняло серьезное выражение, он заговорил немного торжественно.

— Я не выпущу из стен лаборатории своего прибора до тех пор, пока не буду уверен в том, что он совершенен. У меня имеется имя… имя строителя прибора «ЦС-37». Я заработал его упорным трудом и не хочу терять.

— Неужели кто-либо может отнять у вас прежние заслуги? — удивился Крымов.

— Э-э-э!.. Уверяю вас, отношение к человеку может измениться, если он выпустит в свет вместо хорошего прибора какую-нибудь дрянь. И прежняя слава забудется! Признанный специалист может тысячу лет ничего не делать, и все-таки он будет признанным. Но стоит ему только сделать неудовлетворительный прибор или даже прибор среднего качества, все прежнее забудется, судить о нем будут по последнему его творению. Разве это не верно?

— Вы что-то не то говорите! — возразил Крымов. — По-вашему, выходит, что лучше ничего не делать и не идти на технический риск, так как в случае неудачи можно потерять прежнюю славу.

— Нет, нет! — заволновался Цесарский. — Вы не совсем правильно меня поняли… Конечно, работать нужно, но делать это следует так, чтобы новая работа получилась лучше старой. Разве в этом есть что-либо плохое? Кстати… небрежно добавил он, разворачивая номер заграничного журнала. — Посмотрите перевод моей статьи об измерителе напряженности поля ультразвуковых волн… Перепечатали то, что было опубликовано мною еще в прошлом году в нашем журнале.

— Насколько я понимаю, речь идет о приборе, которого вам сейчас не хватает для успешной работы над подземным радиолокатором? — спросил Крымов, разглядывая чертежи.

— Совершенно верно. Такой прибор я построил… Он работал, но, как я уже говорил вам, совершенно неудовлетворительно! Он где-то валяется у нас в лаборатории. И зачем они перепечатали мою статью, не приложу ума… Ведь за границей уже выпущен подобный прибор. По-видимому, он работает по другому принципу! Помните, Костя, я показывал вам рекламное сообщение? Вы еще ходили в отдел снабжения с моим поручением насчет выписки этого прибора. И вот до сих пор его нет!..

— Модест Никандрович! А почему вы не довели разработку своего прибора до конца?

— Да знаете, прибор-то, в сущности, мелочь! Больших проблем он не решает.

— Но за границей, как видите, с этим не посчитались и прибор, подобный вашему, сделали! Теперь вы выписываете его из-за границы. Немного странно…

Крымов не мог заметить, как по лицу Цесарского, плохо освещенному настольной лампой, пробежала легкая дрожь.

— Что?.. — прошептал он.

— Ну, вы сами подумайте, — продолжал Крымов. — Работа еще не закончена, а вы торопитесь с ее публикацией. Для чего это? Мне кажется, время, потраченное на статью, лучше было бы употребить на доработку прибора…

Цесарский поднялся с кресла.

— Я, пожалуй, пойду… — тихо сказал он. — Вы, Олег Николаевич, нездоровы, и вам нельзя волноваться. А мы тут начинаем спорить… Это нехорошо. Уверяю, я нисколько на вас не обиделся! И не думайте об этом! Лежите, отдыхайте, поправляйтесь как можно скорее, а позже мы, если только у вас появится желание, вернемся к этому разговору… Так я пойду. Всего наилучшего!

— До свиданья, Модест Никандрович. Не сердитесь на меня… — проговорил Крымов, закрывая глаза.

Цесарский осторожно, почти на цыпочках, вышел из комнаты.

— Обиделся… — прошептал Крымов.

— Ну и пусть себе! — ответил Костя.

— Нет, Костя, так рассуждать нельзя, — продолжал Крымов, приподнявшись на подушке. — Обидеть и рассердить человека проще всего. А вот доказать ему, что он не прав, что ошибается, — это дело более сложное. Я ведь не собираюсь его защищать.

— Не надо, Олег Николаевич, думать о нем. Вам действительно вредно волноваться… — забеспокоился Уточкин.

— Нет, Костя… Тут не волноваться нельзя. Цесарский глубоко ошибается.

Крымов в изнеможении опустил голову на подушку. Его лицо горело: видимо, поднялась температура.

В дверь постучали.

На пороге появились Батя и Ермолов.

— Эге-ге! — воскликнул Батя, приближаясь к постели больного. — А говорили — пустяк… На человеке лица нет!

Крымов открыл глаза.

— Лежите, лежите… — забеспокоился Батя. — Мы на одну минутку… Хотели порадовать вас новостью, да, видно, придется отложить… Давно был врач? обретался он к Косте.

— Часа три назад.

— Ко мне приходил Цесарский… — заговорил Крымов. — Помочь бы ему надо, Иван Михайлович! Не ладится у него с работой… и вообще заблудился он как-то…

— Знаю, знаю… Все знаю! Конечно, поможем. Он что — жаловался?

— Да нет… Не особенно.

— Все беспокоится, что до сих пор нет прибора, который он выписал, вставил Костя.

— Так вы лежите, Олег Николаевич, и ни о чем не думайте. Выздоравливайте, набирайтесь сил… — проговорил Батя. — А вас, товарищ Уточкин, прошу ко мне зайти завтра. Посоветуемся, как лучше помочь Цесарскому…

— И комсомольцев из лаборатории надо будет пригласить, — добавил Ермолов.

— Пригласим… Все сделаем что нужно.

— Странные бывают люди, — искоса посмотрев на внука, сказал Панферыч.