Увлеченные спором, Крымов и Уточкин не обратили внимания, что невдалеке стоит Цесарский и вес слышит.

— В таком случае я тоже виноват в отсутствии подземного радиолокатора, горячо ответил Крымов. — Я ничего не сделал, чтобы помочь Модесту Никандровичу…

Кто-то тихонько толкнул Крымова в бок, обращая таким образом его внимание на то, что близко находится инженер Цесарский и, быть может, слышит их разговор.

Модест Никандрович почувствовал себя чужим среди людей, продолжавших спорить и хлопотать возле машины. Чувство глубокой тоски овладело им. С тяжелым осадком на душе он покинул испытательную площадку. Медленно, низко наклонив голову, Цесарский шел по аллее парка. Он был настолько углублен в свои мысли, что не заметил, как к нему приблизился Батя, долго следовавший за ним.

— Отдыхаете? — участливо спросил он, поравнявшись.

— Нет, какой тут отдых! Наоборот, Иван Михайлович…

— Наоборот — значит, не отдыхаете, — шутливо заметил Батя.

— Представьте себе, Иван Михайлович, неладное что-то творится со мной. Состарился я, что ли?

— Что вы, Модест Никандрович? Какой же вы старик?

— Морально постарел…

— Не имеете права… Какая причина состарила вас так быстро? Разве вы принадлежите только себе? А люди, окружающие вас? А поколение подрастающее? А строительство в нашей стране? Стране, предоставившей людям возможность работать свободно! Как же можно думать только о себе и поддаваться «моральной старости»?!

Цесарский смотрел вокруг блуждающим взглядом и, казалось, думал совсем о другом.

Некоторое время шли молча.

— Слишком много неудач у меня со звуколокатором, — наконец начал Модест Никандрович. — Одна за другой, одна за другой. А тут еще измерителя напряженности ультразвукового поля нет. Да я уже вам говорил…

— Модест Никандрович! Неужели все дело только в этом измерительном приборе? Ну, а если бы его вообще на свете не было, неужели вся работа от этого остановилась бы? Ведь я помню, как вы работали над прибором ЦС-37… Ночи напролет, под проливным дождем проводили испытания. А когда что-либо не получалось, то боролись, находили выход… Ведь было так?

— Да и сейчас тоже!

— Не спорю, не спорю… Я просто говорю, что вам надо немного встряхнуться. А ваши претензии насчет того, что до сих пор не получен заграничный измерительный прибор, может быть, и основательны. Но предположим, что прибора заграница не пришлет? Неужели вы не сможете сделать подобного?

— Можно, конечно… — задумчиво протянул Модест Никандрович. — Где-то у нас валяется опытный образец. Он вообще работал… Но поймите, нет смысла заниматься кустарничеством, когда существует, по всем признакам, замечательный аппарат, изготовленный заводским путем!

— Не спорю, не спорю. Вам это виднее. Ну, что ж, придется ждать прибытия заграничного прибора… Как вы смотрите на то, что Крымов собирается проводить испытание без звуколокатора? Не слишком ли это опасно?

Модест Никандрович замедлил шаг.

— Должен вам сказать… — начал он, немного волнуясь. — Должен вам прямо сказать, поступок Крымова можно считать героическим. Да, именно героическим. Намеченное им испытание очень опасно. Да ведь это все знают! Неужели нельзя подождать месяц, в крайнем случае — два?

— Не соглашается Крымов, требует. Директор долго не разрешал проводить испытание, а потом неожиданно уступил. А я вот еще до сих пор не знаю…

— Крымов склонен к героическим поступкам, — перебил Цесарский. — Это натура романтическая, вдохновенная… По нему мало кто может равняться. Возьмите хотя бы того же Трубнина. Разве он способен на какой-либо самоотверженный поступок? Ведь нет же! Мало таких людей, как Крымов.

Батя внимательно посмотрел на Цесарского и, ничего не сказав, тронулся дальше.

Возвратившись домой, Модест Никандрович принялся шагать по своему кабинету из угла в угол, что он обычно делал, когда был расстроен.

Однако это продолжалось недолго. Цесарский уселся в любимое мягкое кресло и облегченно вздохнул, словно с сердца только что спала большая гнетущая тяжесть.

Дело в том, что инженер принял твердое и непоколебимое решение, простое и благородное. Завтра рано утром он явится к директору и попросит разрешения провести испытание под землей вместо Крымова.

Вечером, зайдя в кабинет директора, Батя застал своего друга в приподнятом настроении.

— Что с тобой, Костя? — удивился он.

— Ничего! А что?

— Чему ты так радуешься, немного странно. У Крымова завтра испытание. Вдруг что-либо случится?

— Ничего с ним не случится. Будь спокоен…

— Вот как?! Ты в этом уверен?

Вошла Нина Леонтьевна и доложила, что директора хочет видеть механик Уточкин. Через несколько минут Костя стоял возле стола.

— Я прошу разрешить мне вместо Крымова провести испытание подземной машины, — твердо проговорил он. — Я считаю, что Крымову не следует рисковать… Конечно, там ничего такого не случится, но все-таки спокойнее, если испытание буду проводить я.

— Для кого спокойнее? — осведомился Гремякин, хитро улыбаясь.

— Для вас… для всех, — уже растерянно сказал Костя.

— Насчет всех не знаю, а что касается меня, то волноваться буду одинаково и за вас и за Крымова.

— Мне удобнее.

— Почему удобнее?

Костя сбился и смотрел то на директора, то на Батю умоляющим взглядом.

— Так разрешите?

— Нет, товарищ Уточкин. Больше никаких разговоров не может быть. Есть у вас еще вопросы?

— Вопросов больше нет, — пробормотал Костя и, постояв немного в нерешительности, простился и вышел.

Не успела захлопнуться дверь, как в кабинет снова вошла Нина Леонтьевна и сказала, что механик Горшков пришел по какому-то весьма срочному делу.

— Что же это получается? — как всегда строго заговорил Пантелеймон Евсеевич. — Не дело, товарищи… Инженеров, особенно таких, как Крымов, беречь надо! Застрянет под землей… мало ли что? Вслепую идти хочет! Зачем же вы разрешаете? Я бы не разрешил…

— А что бы вы сделали? — заинтересовался директор.

— Вызвал бы человека менее ценного, например меня, и сказал бы ему: «Вот какое дело, товарищ Горшков. Испытание очень ответственное и в то же время весьма опасное. Не согласишься ли ты провести его?» А я бы ответил: «Пожалуйста, товарищ директор! Почему бы не провести испытание, раз нужно!»

— Не выйдет, — добродушно улыбаясь, проговорил Гремякин.

— А может быть, разрешите?

— Не разрешу.

Горшков удалился, насупившись и бормоча по пути:

— Непорядок… Не дело…

Батя собрался было продолжить прерванный разговор, как в кабинет вошел начальник конструкторского бюро по проектированию буровых машин инженер Трубнин.

— Константин Григорьевич! — начал он, усаживаясь в кресло и одновременно протирая носовым платком роговые очки. — Может быть, мне и не следовало вмешиваться не в свое дело, но все же, представьте себе, я решился.

— Слушаю вас.

— Правильно ли мы поступим, если допустим Крымова к завтрашнему испытанию машины? Человек он слишком горячий, увлекающийся, в силу этих обстоятельств может возникнуть какое-либо осложнение. Мне кажется, испытание должен проводить не Крымов, а человек более спокойный, не такой пылкий.

— Кого же вы предлагаете? — полюбопытствовал Батя.

— Если Константин Григорьевич не будет ничего иметь против, то испытание проведу я, — спокойно ответил Трубнин, надев, наконец, очки.

— Что? — переспросил Гремякин.

— Целесообразнее всего испытание поручить провести мне, — сухо повторил Трубнин. — Уверяю вас, все будет в порядке! — добавил он через некоторое время твердо и настойчиво.

— К сожалению, Петр Антонович, это невозможно.

И директор принялся объяснять. Начальник конструкторского бюро завтра ни в коем случае не должен отлучаться из института: ожидают представителя из центра, еще имеется десяток причин. Одним словом, он очень благодарен Петру Антоновичу, но, к сожалению, воспользоваться его предложением не может.

— Как тебе это нравится? — воскликнул директор, обращаясь к Бате, когда Трубнин вышел из кабинета.