Понятно?

— Понятно, гражданочка, понятно. — Он снял кепку и добавил: — А вы зря на “меня сердитесь, ей-богу,

зря. — Когда он поднимал руку к кепке, Оля заметила на этой руке часы, и ей стало ясно, для чего он спрашивал

о времени, и еще ей представился Федор Иванович Макаров, такой, каким он был в ту пору, о которой недавно

рассказывал отец, тот молодой Федя Макаров, который вдруг ни с того ни с сего схватил да и поцеловал

медицинскую сестричку Алю Егозихину. Оля усмехнулась краем губ и прищуренными глазами старалась

сказать: пусть бы с ней кто-нибудь попробовал это проделать; интересно, как бы он тогда выглядел? Вслух она

сказала:

— Извините, мне некогда. А если вас интересует, который час, то пожалуйста.

Она махнула рукой в сторону башни райсовета, часы на которой показывали без десяти двенадцать, и, не

оглядываясь, быстро пошла из сквера.

В комнате, где обычно происходили заседания бюро райкома, Оля заняла всегдашнее свое место за

длинным столом между Кирой Птичкиной, секретарем комсомольской организации троллейбусного парка, и

Никитой Давыдовым, секретарем комсомольской организации завода, на котором работал Павел Петрович до

перехода в институт металлов.

— Мы сегодня именинники, — сказал Никита Давыдов и пододвинул к ней листок бумаги с повесткой

дня. — С нашего завода восемь персональных дел. Всыплют нам так, что будь здоров!

Подбор дел был не случайным. Коля Осипов так и сказал об этом. Он сказал, что в комсомольских

организациях ослабла борьба за трудовую дисциплину, что трудовая дисциплина — один из важнейших

показателей сознательного отношения к труду, и там, где ее нет, там, значит, и комсомольская работа ведется

никуда не годно.

— Я тебе говорил, всыплют нам, — склонясь к Оле, шепнул Давыдов.

Осипов продолжал свою речь о том, что не по количеству заседаний, не по всяким там формальным

признакам, а по самой что ни на есть существенной сути надо судить о боеспособности каждой комсомольской

организации, по тому, как работают комсомольцы, по тому, как они учатся, по тому, какой пример подают

внесоюзной молодежи, по тому, как ведут себя в быту, носителями какой морали являются.

Он очень интересно говорил на этот раз, серьезный Коля Осипов. Никто из членов бюро не знал еще, что

Колю за последний месяц раз пять вызывал к себе новый секретарь райкома партии Федор Иванович Макаров и

каждый раз беседовал с ним по нескольку часов, беседовал по-дружески, всеми силами стараясь помочь

молодому человеку увидеть явления не с их поверхности, часто обманчивой и неверной, а из глубины, из

сердцевины, где залегают и ветвятся скрытые корни этих явлений. Был даже такой день, точнее вечер, когда на

смену разговорам и собеседованиям пришло то, что Коля Осипов в шутку назвал практическими занятиями.

Федор Иванович пригласил Колю пройтись пешочком по району. Они зашли в клуб прядильной фабрики, потом

в молодежное общежитие одного из заводов. Нашли множество всяческих непорядков, составили план, как их

исправить. Отправились по адресу, который Федору Ивановичу дала бабушка, жаловавшаяся на несчастную

жизнь своего внука. Самого внука, Леньку, они дома не застали, были только его родители, бабушка да

молоденькая жена. О родителях бабушка говорила сущую правду: ни тому, ни другому не было до сына

никакого дела. Оба дружно Заявили, что во всем виновата школа, которая за девять с половиной лет обучения не

сумела пробудить в парне интереса к труду, и еще комсомол, который, бух-трах, не разобравшись, отобрал у

него комсомольский билет за неуплату членских взносов.

Молоденькая Ленькина жена, Шурочка, ничего рассказывать не стала, она только пожимала плечами да

испуганно оглядывалась на дверь, когда в длинном коммунальном коридоре слышались шаги.

Почему она себя так вела, можно было понять, лишь поговорив с той самой Марусей красавицей,

которая, по словам бабушки, положила на Леньку дурной глаз.

Черноглазая полнеющая Маруся в самом деле была красавица. Маленькая комнатка ее была вся в

бумажных цветах, в картинках из журналов, в фотографиях артистов, в стеклянных и каменных безделушках.

Говоря о Шурочке, она называла ее не по имени, а так, что Макаров все время вынужден был останавливать:

“Пожалуйста, поспокойней, поделикатней”. Но самое деликатное у Маруси было для Шурочки: “потаскуха”.

Маруся говорила о своем бывшем женихе: “Я его презираю, он ничтожество”. Она старалась говорить это с

видом гордого превосходства. Но Федора Ивановича не так-то легко было обмануть. В самый разгар излияния

ее высоких чувств он вдруг положил ей руку на растрепанную голову и сказал: “Ну, что ты, доченька, ну

успокойся, ну заезжай завтра-послезавтра ко мне домой. Посоветуемся, что-нибудь придумаем, у меня жена

хорошая, дочка есть твоего возраста”. Маруся посмотрела на него черными своими, полными слез глазами,

уткнулась ему в плечо лбом и заплакала.

Коля Осипов стоял у дверей, сбитый с толку, испуганный и, как он потом говорил себе, утративший

принципы. Несколькими минутами раньше получалось так, что хотя и смазливенькая, но отвратительная

морально, разложившаяся торговка пивом и водами в кинотеатре “Север”, вот эта самая Маруська, была

виновницей всех бед молодой Ленькиной семьи. Из каких-то грязных побуждений она запугала Шурочку, она

преследует самого Леньку, а Ленька… правильно его исключили из комсомола. Только надо было исключить не

за то, что не уплатил взносы во-время, а за неустойчивость в быту, за неумение противостоять темным

элементам, за неумение построить прочную советскую семью.

И вот вдруг такое стройное здание повалилось: темный элемент плачет, уткнувшись лбом в плечо

секретаря райкома партии, и тот рукавом плаща вытирает ей слезы.

Когда Маруся немножко успокоилась, Макаров указал на фотографию молодого парня, прикрепленную

над постелью. Лицо у парня было широкоскулое, с добродушной улыбкой, приятное. “Он?” — спросил

Макаров. Маруся утвердительно кивнула головой. “Это надо убрать, доченька, — сказал Макаров. — Отдай ему

обратно и не мучай себя, слышишь?” Маруся снова кивнула.

Самого Леньку удалось увидеть только через несколько дней. Макаров посоветовал Осипову вызвать его

в райком комсомола, и Ленька пришел после смены. Осипов привел его к Макарову. Макаров беседовал с ним, и

перед Колей Осиповым, руководителем комсомольцев района, развертывалась запутанная человеческая история.

Не только Маруся любила Леньку, но и Ленька любил Марусю. У них произошла случайная размолвка. Леньке

не нравилось то, что Маруся торгует пивом, сначала он уговаривал ее переменить профессию, а потом принялся

высмеивать; торговка, спекулянтка, на пене зарабатываешь. Маруся обиделась и, чтобы уязвить Леньку, сделала

вид, что увлеклась каким-то случайно подвернувшимся лейтенантом. Ленька сгоряча взял да и женился на

Шурочке, с которой он учился в школе и которая ему тоже нравилась. А когда он женился, когда дело было

сделано, оба — и он и Маруся — ужаснулись: что же они натворили! Потом — странное дело -Ленька увидел,

что Шурочка ему нравится, пожалуй, не меньше, чем Маруся. Но и чувство к Марусе не проходило. Он видел

Марусю каждый день, Маруся встречала его в дверях квартиры, всегда ухитряясь выбежать раньше Шурочки.

Она смотрела на него с укором, с любовью, с преданностью. Она и в самом деле, бабушка правильно передала

это Макарову, говорила нечто вроде того, что счастья ему не будет, раз он ее обманул, что ее разбитое сердце

ему этого никогда не простит.

А потом, когда Маруся оставалась, наконец, за дверью в коридоре, Леньку встречали укоризной глаза

тихой Шурочки.

Все время он был меж двух огней. Он стал бояться приходить домой. С завода он шел к приятелям, на