возле нее муж… Он бы…

Что “он бы” — она не знала, и муж представлялся ей отнюдь не в материальном виде, он не был похож на

кого-либо из ее знакомых, это не был ни Володя, ни Анатолий, ни Игорь, ни Саша, ни Миша, в разное время, а

то и одновременно ухаживавшие за ней, нет, это был кто-то совсем незнакомый, абстрактный, бесплотный, так

сказать, муж — дух святой. “Может быть, я ненормальная? — подумала Оля, поглядев на себя в зеркало. —

Почти все, с кем я кончила когда-то десятый класс, повыходили замуж. А я? Почему?” И вместе с тем ей стало

тяжко-тяжко на душе от мысли, что ведь, наконец, может статься так, что возле нее будет вечно, изо дня в день,

из года в год, кто-нибудь из тех мальчиков, которые за ней ухаживали, или вот этот муж — дух святой. Нет, это

все чертовщина, и все оттого, что она не смогла объясниться с Журавлевым, не смогла рассказать ему все и вот

таскает в себе эту тяжесть.

Варино состояние тоже было не из радостных. Варя уже давно поняла природу своих чувств к Павлу

Петровичу. Прежде ей очень хорошо было с ним, она тянулась к нему, любила бывать там, где был он. Теперь

все переменилось. Варе казалось, что окружающие видят ее отношение к Павлу Петровичу, все, кроме самого

Павла Петровича, но вот-вот и сам Павел Петрович увидит, и что будет тогда, что из этого получится? Страшно

подумать! Варя носила свое чувство в себе, она скрывала его и отдавалась ему, только оставаясь одна. Запрется

в комнате, влезет в кресло с ногами, как это любит делать Оля, достанет из сумки фотографию Павла

Петровича, держит ее перед собой, смотрит на нее и думает такую чепуху, что даже самой стыдно в ней

признаться.

Еще хорошо, что одной-то ей теперь приходилось оставаться не часто. С переходом в институт работы

значительно прибавилось. И совсем не потому, что так полагалось по новой Вариной должности в

металлографической лаборатории, нет, просто Варя увлеклась тем новым для нее делом, о котором она начала

было рассказывать Павлу Петровичу во время болезни. Варю увлекла возможность применения атомной

энергии для контроля за ходом мартеновского процесса плавления стали. Если это возможно в домне, то почему

невозможно в сталеплавильной печи? На заводе она могла только теоретизировать вокруг подобного вопроса. В

институте, при его отличном оборудовании, можно было попробовать проверить интересное предложение на

практике.

Вскоре после перехода в институт Варя пришла в кабинет к своему начальнику, к заведующему

металлографической лабораторией профессору Красносельцеву, и, по обыкновению, краснея, смущаясь,

рассказала о своих замыслах.

— Если бы вы знали, Кирилл Федорович, — говорила она горячо, — как трудно сейчас вести контроль за

плавкой. Ведь при каждой плавке приходится брать до двадцати, а иногда и больше проб. Каждую пробу надо

тут же, немедленно расшифровать. Сколько на это уходит ценнейших реактивов.

Красносельцев, откинувшись в кресле за столом, в упор рассматривал ее сквозь стекла очков.

— Хотелось бы получить от вас некоторые сведения о вашем возрасте, — сказал он неожиданно.

— Мне скоро двадцать семь лет, — ответила Варя, сбитая с толку этим вопросом.

— Странно. — Красносельцев снял очки, протер их лоскутком замши. — По виду вы моложе. Но и

двадцать семь лет — это еще не тот возраст, когда читают популярные лекции людям, прожившим большую

жизнь и кое-чего достигшим в науке.

Он сидел против маленькой сероглазой сотрудницы своей лаборатории, могучий, неподвижный, будто

памятник из гранита. Варя застыла под его тяжелым взглядом, замаскированным очками. Она молчала. Умолк и

Красносельцев.

Когда Варя хотела уже было встать и уйти, он, наконец, спросил:

— Ну, и что же вы хотите?

— Я хотела бы произвести несколько опытов, если это можно. Вот, например, для определения наличия

серы…

— Я люблю, чтобы мои сотрудники делали то, для чего они приглашены в институт, — перебил ее

Красносельцев. — Вы металловед, не так ли?

— Да, но это ведь тоже…

— Желаю вам успеха, — снова, еще более бесцеремонно прервал Варю Красносельцев. — Вам еще надо

много учиться. Учитесь у старших товарищей, перенимайте их опыт. И меньше всего фантазируйте.

Варя вышла от Красносельцева совершенно расстроенная. Не так она представляла себе этот разговор с

профессором Красносельцевым, не такой рассчитывала встретить прием. Еще нигде не относились к ней так

равнодушно и с такой бесцеремонностью. Зачем же тогда он пригласил ее на работу в институт? Она

остановилась в коридоре возле окна, у смотрела в парк, но ничего там не видела. Из глаз сами собой потекли

слезы.

— Что с вами, Варвара Игнатьевна?

Варя быстро обернулась. Перед ней стояла сотрудница из лаборатории, которую звали, кажется,

Людмилой Васильевной. У Людмилы Васильевны было приятное лицо, добрые веселые, всегда смеющиеся

глаза. Сейчас Варя видела в них тревогу, сочувствие, готовность прийти на помощь.

— Не хочется даже и говорить, — сказала Варя, быстро смахивая слезы с глаз.

Людмила Васильевна обняла ее за талию и повела по коридору. Они вошли в маленькую комнатушку, в

которой никого не было.

— Здесь занимается мой муж, — сказала она. — Как видите, его тут нет. У них с Алексеем Андреевичем

горячее время. Оба чуть ли не по двенадцать часов проводят возле электропечи. Посидимте на этом диванчике.

— Усадив Варю, она села рядом С ней и повторила вопрос: — Так что же все-таки с вами случилось?

Людмила Васильевна вызывала такую симпатию и так к себе располагала, что Варя, сама удивляясь

своей откровенности, подробно рассказала ей о разговоре с Красносельцевым.

— Ах, зачем вы к нему пошли! — воскликнула Людмила Васильевна. — Надо было идти к Алексею

Андреевичу, к Бакланову. Этот Красносельцев никого никогда и ни в чем не поддерживал, не поддерживает и не

будет поддерживать. Для него на всем белом свете существует он один. И если хотите знать, работает в

лаборатории не он, а его заместитель, Волков, Антон Антонович. Нашу лабораторию фактически тащит на себе

именно Антон Антонович. Красносельцев — только для имени. А сейчас он тем более злой и свирепый. Его

тему-то закрыли, с какими-то точками Чернова. Он держался на них лет пятнадцать. Пойдемте к Антону

Антоновичу.

В комнату в это время вошел Румянцев.

— Гриша, познакомься с Варварой Игнатьевной, — сказала Людмила Васильевна.

— Очень рад, очень рад! — На добродушном лице Румянцева Варя и в самом деле увидела радость.

Людмила Васильевна принялась быстро рассказывать ему о том, что случилось с Варей в кабинете

Красносельцева.

— Теоретик! — махнул рукой Румянцев. — Правильно. К Антону Антоновичу надо идти. Алексея

Андреевича лучше не беспокоить. Вот сейчас и пойдем вместе к Антону Антоновичу. А между прочим, Варвара

Игнатьевна, это вы здорово придумали с изотопами-то. Очень здорово. Значит, что же у вас получится? — Он

присел к столу, взял в руки карандаш, принялся черкать на листе бумаги. — Допустим, если мы хотим

определить содержание серы в ванне расплавленного металла… Берем, значит, вы говорите, радиоактивную

серу, добавляем в ванну. Если хотим определить фосфор, то добавляем соответствующий изотоп —

радиоактивный фосфор. Затем — что же? Затем выясняем, сколько в пробе металла осталось от нашего,

введенного нами элемента. Затем… Что же затем?

— Думаю, что это количество надо вычесть из внесенного изотопа, и тогда мы определим, какой процент

серы переходит в сталь, — сказала Варя не совсем уверенно.

— Правильно, правильно! И получается решение простой арифметической задачи, а вовсе не

кропотливый, сложный анализ! Замечательно! Пошли к Антону Антоновичу.