— Знаете что, — сказал вдруг Журавлев, — как планируется у вас сегодня время?

Оля изо всех сил старалась сказать, что сегодня она очень занята, но кто-то другой, совсем не она,

ответил за нее. Оля даже не успела опомниться, как это случилось, ее язык уже произнес:

— Совершенно никак. Я над этим еще и не думала.

— Может быть, если вы согласны и у вас есть свободный час, мы выйдем на улицу? Погода, знаете,

сегодня просто выдающаяся. В девять утра смотрел на градусник, уже было девятнадцать. А сейчас, — он

взглянул на свои часы, — сейчас половина двенадцатого.

Единственное, что смогла сделать Оля, это хотя бы сделать вид, будто она раздумывает, а не воскликнуть

сразу, тут же, немедленно: “Пойдемте, у меня не час, а весь день свободен, все лето, вся жизнь!”

Оля быстро собралась и, пройдя мимо столовой, мельком заглянула туда. Варя все еще сидела возле

стола, подперев щеку кулаком. Оля поспешила прошмыгнуть дальше.

Шел день, один из чудеснейших в Олиной жизни. Они с Виктором катались по Ладе на шлюпке. Они не

пошли на лодочную станцию в парк культуры и отдыха, не взяли лодку, перевидевшую все на свете, истертую

каблуками, штанами и юбками, безликую, ничем не отличимую от сотен ей подобных. Нет, на пароходной

пристани знакомый матрос дал Виктору легонькую шлюпочку, маленькую, уютную, на двоих. Такой на всей

Ладе, куда ни взгляни вокруг, больше не было.

Виктор снял пиджак. Оля взяла этот пиджак, положила себе на колени. Смешно, но ей было приятно

оттого, что пиджак лежит у нее на коленях. Она всегда потешалась над теми девицами, которые напяливали на

себя бушлаты или морские фуражки своих кавалеров. Кепку Виктора она, пожалуй, не стала бы надевать на

себя, но вот пиджак его лежит у нее на коленях, и ей приятно. Ей было радостно оттого, что лодка от сильных

рывков летит по воде, оттого, что руки Виктора, с закатанными выше локтей рукавами, при каждом движении

весел как бы переливаются мускулами.

Они и в лодке не умолкали ни на минуту. Виктор рассказал, как он обнаружил Олину сумку, как хотел

бежать следом за Олей, но уже было поздно.

Он потом все время беспокоился — может быть, сумка ей нужна.

— Почему же вы не пришли раньше, среди недели? — спросила Оля.

— Зачеты сдавал. Горячая неделька была.

— Какие зачеты, где, куда?

— А в техникуме, за третий курс. Я же в вечернем техникуме учусь. Он, конечно, только так называется

— вечерний. А там и днем занятия бывают. В зависимости от того, в какую смену работаешь. Удобно.

— В техникуме? — повторила Оля полувопросительно. — Ну, и интересно, кем же вы будете?

— Может быть, мастером. А вернее всего — останусь возле мартена бригадиром. Очень люблю я это

дело. Вы знаете, заложим в печь разного хламу, поварим его, кое-чего добавим, и получается такой металл, что

по цене он стоит чуть ли не как золото, а нужда в нем всегда большая, чем в золоте.

— Да, я слышала от папы о высоколегированных сталях. Папа свое дело тоже очень любит, сталеварение.

Только он все больше об электропечах говорит.

— Это понятно. Самый ценный металл в электропечах получается. Там температура выше.

Оля засмеялась.

— А вы смогли бы сталь из электропечи рукой рубить?

Журавлев взглянул на нее серьезно и пытливо.

— Безобразный, значит, поступок? — спросил он.

Вот он, тот момент, которого так ждала Оля!

— Вы меня простите, пожалуйста, — заговорила она. — Я не смогу вам объяснить, почему тогда так

странно сказала. Я ведь не думаю, что это безобразный поступок.

— А какой же он? — спросил Журавлев, настораживаясь.

— А он такой, который мне нравится.

— Ну, тогда и вы меня простите, — сказал Журавлев, — за то, что обозвал блюстительницей.

— Помиримся! — сказала Оля и протянула руку.

Журавлев, отложив весла, потянулся к ней, легонькая лодочка резко качнулась. Оля вскрикнула,

схватилась за борт, и пиджак Журавлева полетел в воду.

— Что я натворила! — Оля попыталась поймать пиджак, от этого лодка качнулась еще сильнее, черпнула

бортом, под ноги Оле хлынула вода.

Журавлев схватил Олины руки, сказал: “Спокойно, спокойно, все в полном порядке. Сидите, пожалуйста,

и не двигайтесь”. Он повернул лодку вслед за пиджаком, который, набухая и погружаясь, медленно плыл по

течению, нагнал его, вытащил и бросил на нос лодки.

— Теперь примемся за воду, — сказал он.

Воды в лодке было много, почти на треть.

Из-под решетчатых мостков, прибитых на дне, выплывали дохлые рыбешки, пробки, корки хлеба.

Журавлев стал черпать воду кепкой.

— Ой, что вы делаете? — сказала Оля. — Жалко же!

— Чепуха, — ответил он.

Потом, когда вода оставалась только под мостками, откуда ее кепкой извлечь было уже невозможно, он

отбросил кепку, выжал пиджак и отвороты брюк.

— Весь костюм испортили! — сказала Оля.

— Важно, чтобы из-за таких мелочей настроение никогда не портилось. Вот что важно.

Солнце палило. Пиджак, разложенный на носу лодки, начал дымиться. Просыхая, дымились скамейки,

борта, мостки лодки. На воде было жарко, река, если взглянуть против солнца, сверкала так, будто смотришь в

окно мартеновской печи. Оля помнила это ощущение и сказала о нем Журавлеву.

— А вдруг и верно из вас получится сталевар! — ответил он. -У вас и сравнения пошли

металлургические.

Оля и Виктор Журавлев катались на лодке до тех пор, пока одежда Журавлева совсем не высохла. Тогда

причалили к пристани, вернули лодку матросу, и в это время подошел пароходик — речной трамвай. Он ходил

вверх по Ладе, к порогам, на которых собирались строить электростанцию.

— Прокатимся, а? — предложил Виктор. — Еще рано, трех нет.

Плыли на пароходе, сидя на палубе, на теплом ветру, почти час. Оля снова испытывала необыкновенно

радостное чувство, ей было радостно оттого, что на них с Виктором смотрят, оглядываются. Она даже

услышала, как одна девушка сказала своей подруге, указывая кивком головы на Виктора: “Интересный какой

парень, верно?” — “Ничего”, — ответила другая равнодушно, а сама долго-долго разглядывала этого парня. Оля

рассердилась на нее, сначала за то, что она так равнодушно сказала свое “ничего”, и за это глупое слово

“ничего”, а потом за то, что она так долго рассматривала Виктора. Оля даже пересела, чтобы загородить его

собой.

Сошли на пристани, которая называлась Масленица. Над пристанью возвышался крутой песчаный берег,

на который вели полусгнившие деревянные ступени, наверху был лес с полянками, и через него во все стороны

бежало множество тропинок. На полянках, среди обгоревших пней, буйствовали густые заросли лесной

малины, малина поспела, и потому было тут всюду множество народу. Одни и в самом деле съехались за

малиной. Они с лукошками в руках добросовестно трудились среди зарослей, подставляя солнцу обнаженные

спины; вечером, дома, они будут стонать от боли, терпеливые бабушки примутся смазывать им обожженные

лопатки коровьим маслом, медом, вазелином, прикладывать спитой чай и листья подорожника. Но это будет

вечером, а пока они были уверены, что закаляют свои организмы и вместе с малиной набирают силы.

Для других малина была только поводом для достижения более увлекательной цели. Эти раскинули в

кустах и под деревьями одеяла, платки, полотенца, разложили на них яства, расставили пития. Тут были

шуряки, девери, свояки, снохи, невестки, зятья, а следовательно, еще и тестья с тещами, разная родственная

мелкота, вроде племянников и младших братовей. Все это гуляло, расположившись на лоне природы, сидя по-

восточному или просто лежа, и пело всяческие песни.

Оля и Виктор тоже посидели на травке под деревьями. Оля спросила:

— А почему вы учитесь в техникуме, а не в институте и почему так поздно? Вам сколько лет?