Тихо угасал короткий зимний день. Отблески вечерней зари румянили заснеженные крыши торговых рядов, играли позолотой купола Троицкой церкви и, врываясь через разрисованные морозными узорами окна, угольками тлели на стенах кабинета. Таившийся по углам сумрак густел.

Они сидели уже часа два, а разговору, казалось, не будет конца. Больше рассказывал гость, хозяин внимательно слушал, оживляя беседу односложными вопросами и восклицаниями.

По рассказам отца Лавр представлял Климова другим и заранее был настроен недружелюбно. Все-таки кадровый военный, писарь, не то что солдат или матрос. Сколько таких: на словах — одно, а на деле — меньшевикам и эсерам в рот заглядывают.

«Два месяца, как совершилась пролетарская революция, а бывший председатель Курганской земской управы господин Алексеев раскатывает по уезду и агитирует за учредиловку. Ну, этому Климову я такое скажу… — распалял себя Лавр, собираясь в партийный комитет большевиков. — Верно батя сказал: «Советская власть как бы и есть, а в то же время вроде и нету ее у нас».

Однако встреча между председателем комитета партии большевиков Александром Климовым и матросом Лавром Аргентовским, прибывшим в Курган с мандатом Кронштадтского ревкома, произошла совсем не так.

Комитет размещался на втором этаже бывшей полицейской управы, в просторном кабинете бывшего исправника. Третья дверь слева. Еще мальчишкой раза три или четыре Лавра приводили сюда. Тучный усатый исправник Иконников угощал леденцами и вкрадчиво спрашивал: кто приходит к ним в гости, видел ли в доме револьвер, куда батя ездил на прошлой неделе. Потом его отпускали, строго наказав никому ничего не рассказывать.

Когда Лавр вошел, Климов застуженным голосом раздраженно кричал в телефонную трубку:

— Хоть по телефону бросьте кривляться. Вы — саботажник! Партия… Вся ваша эсеровская партия — ярмо на шее пролетариев!

Климов бросил трубку так, что жалобно брякнули, словно ойкнули, рычажки деревянной коробки настольного телефона.

— Видал ты его, буржуя недорезанного! — вместо приветствия обратился он к матросу, как бы приглашая в свидетели. — Бандиты Ведерникова хозяйничают в городе, даже днем грабят, а милиция операцию по отлову бродячих собак затеяла…

На щеках Климова проступили красные пятна. Он поднял на Аргентовского большие темные глаза. В них — тревога и усталость.

«Ему, видно, тоже не мед… — подумал Лавр, подавая Климову четвертушку синей бумажки — мандат Кронштадтского ревкома, честь по чести заверенный подписями и большой круглой печатью. — Может, батя немного темнил в отношении Климова… Старики любят наизнанку все переворачивать…» — Он с каким-то внутренним раздражением вспомнил слова отца: «…Меньшевики и эсеры переиначили Советскую власть на свой лад».

— Ну, дорогой братишка, вовремя ты к нам пожаловал! — приподнимаясь из-за стола, воскликнул Климов. — Большевики-балтийцы во как нужны! — черкнул он ребром ладони по шее. — Давай поручаемся.

Скуластое лицо председателя засветилось такой искренней радостью, что Лавр невольно улыбнулся; в груди разлилась теплая волна, окончательно растопила ледок недоверия и настороженности.

— Тяжелое положение, — усадив гостя к столу, продолжал Климов. — Чуть ли не все руководящие посты в Советах занимают меньшевики и эсеры. Большевиков трех десятков не насчитывается. Куда ни сунься — везде дыра. Стыдно сказать: уже два месяца как Временное правительство низложено, а в Кургане здравствует образованная им милиция. «Народная» называется. Вывеска-то какая!.. Хоть на божницу ставь… А она такая «народная», что кинь палку — в околоточного или бывшего полицейского попадешь.

Климов скрутил козью ножку, предложил свернутую гармошкой газету и кисет Аргентовскому.

— Спасибо, не курю.

— А я с этим баловством грудницу нажил. Чуть ветерком опахнет — дышать не могу, горло перехватывает.

Затянувшись, Климов откинулся в резном кресле, с прищуром глянул на гостя, словно прикидывая: на что способен матрос. Лавр молчал, теребя лежавшую на коленях бескозырку.

— Ты извини, — спохватился Климов, — что я тебе тут страсти-мордасти рассказываю. Хороший хозяин поначалу должен гостя выслушать: кто и что он, да куда путь держит. А у тебя, братишка, видно, есть о чем поведать.

Биография у Лавра самая заурядная, но… есть в ней кое-что и любопытное.

Л. В. Аргентовский, первый комиссар Курганской горуездной милиции.

Родился на одном из золотых приисков Ленского горного края, куда отец, Василий Алексеевич Аргентовский, был сослан царской охранкой за вольнодумство.

В 1912 году Василий Алексеевич, один из организаторов забастовки на Ивановском руднике, чудом избежал расправы. Срок ссылки к тому времени кончился, и после кровавых Ленских событий большевик Аргентовский с семьей переехал в зауральское село Чесноки. А вскоре перебрался в Курган.

Лавр — старший в семье, семнадцатилетним пареньком начал работать весовщиком на мельнице Смолина.

«Весь в мать», — говаривал Василий Алексеевич, любуясь и втайне гордясь первенцем. Действительно, у него тот же, что у матери прямой нос, открытые карие глаза с черными, в разлет, бровями, девичий румянец на щеках. «Тебе бы, Лавруша, юбку носить — самое что ни на есть кстати…» — подшучивал отец.

У Лавра рано обнаружился музыкальный слух. Восьмилетним мальчуганом он играл на балалайке, а услышав серебряные переливы тальянки, бросал все детские забавы, бежал туда, где раздавались ее волшебные звуки.

Однажды на весенней ярмарке у пропившегося бродяжки Василий Алексеевич купил сыну однорядку с колокольцами. Была она старая, и знакомому мастеру пришлось изрядно повозиться, зато вскоре Аргентовские уже устраивали домашние концерты: младшая сестра, Наташа, подыгрывала Лавру на гитаре, отец брал в руки балалайку, мать пела.

Способности молодого Аргентовского к музыке заметил хозяин мельницы, известный в городе меценат Смолин. По его протекции (даже денег не пожалел) Лавр поступил в Петербургскую консерваторию, но закончить не удалось — призвали на действительную службу. Попал на Балтийский флот. Там встретился с хорошими людьми. Пошел по стопам отца — стал членом партии большевиков. Был связным между Центробалтом и одной из подпольных организаций Петрограда. И вот — ночь на 26 октября. Штурм Зимнего.

…В наступившей темноте скрипнуло кресло.

— Засиделись мы, однако… — Климов зажег десятилинейную лампу, прикрутил фитиль. Разминаясь, прошелся по кабинету. Остановившись против Лавра, сказал: — У меня такая задумка. Пока никому ни слова — кто ты и что ты… Твой мандат останется у меня. Поступишь работать в милицию. Без моей помощи, разумеется. Приглядись, что к чему. Но много времени дать тебе не могу. Каждый человек на счету, сам понимаешь. Начальником милиции сейчас Пляхинский. Он — эсер, атаман Ведерников — тоже. Может, одна шайка-лейка?.. Милиция располагается тут, на первом этаже, но ты ко мне ни шагу. Понадобится, сам тебя найду. Если не по душе задание, скажи, неволить не стану.

— Нет, почему же… Я — член партии большевиков и от любой, самой черной работы не отказываюсь. Хотя сомнение берет: справлюсь ли? Уж больно должность не по характеру.

Климов хлопнул матроса по плечу.

— Надо, дорогой братишка. Больше некому.

На другой день Аргентовский был в приемной начальника милиции, у которого только что закончилось совещание. Сотрудники с веселым гомоном расходились по рабочим местам — хлопали двери, стучали по полу кованые сапоги, слышался смех.

Лавр сунулся было в кабинет Пляхинского, но секретарша, миловидная девушка в шляпке со страусовым пером, грудным голосом сказала: