— Почти убедительно, лживая дрянь. Почти тебе поверил, — шептал глухо Маар, продолжая ласкать её вожделенное тело свободной рукой.

А потом он разодрал её колени в стороны, ощущая, как её трясёт. Она дёргалась и извивалась, как рыба, выброшенная на берег, пыталась вырваться, но напрасно. Маар провёл пальцами по мягким складкам, резко проник одним внутрь. Истана вскрикнула, ресницы её вновь стали влажными и тяжёлыми, как и дыхание, она замерла в ужасе, перестав дёргаться. Такая узкая, тесная. Маар засомневался, что она сможет принять его. Вот и пускай, поделом, лживая сука.

— Ну, назови меня ещё раз так, — Маар смотрел в её затуманившиеся от боли глаза, в чёрные зрачки, расширившиеся от дикого предчувствия чего-то страшного, когда он принялся растягивать тугой захват мышц лона.

Истана поджала губы, шумно сопя, неотрывно смотрела ему в глаза, в то время как он грубо терзал её плоть.

— Ублюдок, — выплюнула она.

Это было её ошибкой. Никто Маара не называл так, никто не смел.

Маар проник пальцами ещё глубже. Лицо асса́ру исказила боль, низ живота девушки загорелся, она отстранила бёдра, пытаясь вытолкнуть его пальцы. Мужчина убрал их, навис, медленно ввёл в лоно свой член, а потом резко толкнулся, врываясь в нежную плоть, насаживая девушку на себя. Истана взвилась, раскрыв губы в немом крике, сжав с силой бёдра, не пуская его дальше. Она задохнулась, боль растеклась горячей лавой от живота к бёдрам. Маар продолжал держать её, погружаясь глубже, растягивая и разрывая узкую щель. Асса́ру зажмурилась, сжав зубы и кулаки, так и не проронив ни звука. Он задвигался размеренно и быстро, вталкиваясь в неё, ощущая липкую влагу. Он ничего не соображал, его опьянила её кровь и то, какая она была узкая для него, вожделенная. Задвигался ещё резче и безудержней, вдалбливаясь в неё, теряя контроль и ум от ощущения тёплой тугой глубины, от запаха крови, от её сладкого, невозможно головокружительного аромата, взглядом ударяясь в лёд её непроницаемо-холодных глаз. Возбуждение в нём бешено росло и ширилось, раскачивая густые волны жара по телу, толкая его с края в пропасть. Ей было больно, он чувствовал это, но асса́ру больше ни разу не вскрикнула, она лишь смотрела на него затуманенным ненавистью взглядом.

— Никогда так не говори… Никогда… — глухо и с натугой шептал он, совершая размашистые удары тазом, вдавливая в облако постели тело Истаны, такое красивое, такое совершенное, недоступное и запретное, нежное и хрупкое, маленькое, — …и я …никогда …не причиню тебе боли… Просто слушайся меня… Истана. Но сейчас уже поздно…

Губы её только искривились в презрении, но она молчала, снося его в себе. Маар протолкнул руки под её ягодицы, приподнимая, проникая ещё глубже. Истана продолжала смотреть на него, но по скулам уже текли слёзы. Она крепко держалась за постель, тянула ткань, вся напрягаясь и, наверное, мечтала умереть. Мужчина, не переставая двигаться, сорвался, его толкнуло изнутри к ней, он припал к её губам. Такие сладкие, такие нежные губы асса́ру, упоительные. Истана дёрнула подбородком, вырываясь, на лице её выразилось лишь омерзение. Маар впился в её губы вновь, с еще большим остервенением, то кусал их беспощадно, то ласкал, слизывая кровь её и свою, проталкивая в тёплый рот язык, одновременно врываясь в её тело ураганом. Такая горячая, такая пленительная Истана.

Он сошёл с ума, он рехнулся, он стал безумцем, взяв так опрометчиво асса́ру. Но он не мог остановиться, уже нет. Он толкался в неё всё быстрее, поднимаясь вверх, к пику блаженства, держа её в плену, целуя её всю: губы, шею, острые ключицы, слизывал с розовых тугих сосков её аромат, покусывая твёрдые горошины. Горячая волна блаженства то подкатывала, то отступала, движения его стали ещё резче, ещё безумнее. Истана выдыхала со стоном от его напора, ей хотелось, чтобы это всё скорее закончилось. И Маара подбросило в пространство, он резким толчком проник на всю длину, выплеснул семя в горячее влажное лоно, так туго сжимающее его пульсирующий член. Ощутил, как по мышцам разлилась магма истомы, отяжеляя и сотрясая его тело. От экстаза и блаженства Маар закрыл глаза, их заволокло чернотой, остановился, дыша рвано. Такой бешеной яркой разрядки он ещё не испытывал никогда и не с кем. Ещё никто и никогда не доводил его до такой грани. Но ни одна не испытывала к нему такого отвращения и ненависти, а он никогда не жаждал до вывернутой наизнанку души, до иссушающего, выпивающего до капли вожделения.

Истана дрожала в его руках, когда он горячо и бурно излился в неё. Но даже тогда гордая асса́ру смотрела ему прямо в глаза, без единого намёка на страх. В ней не осталось места для него, только ненависть, такая жгучая, что не будь он исга́ром, сгорел бы дотла.

Маар дышал тяжело, надрывно, он не покидал её тело, находясь в ней, он сдерживался, чтобы не простонать её имя ей в губы, захватить их, ворваться членом в лоно и раствориться в ней, упасть камнем на самое дно, разбившись на осколки. Он хрипел, захлёбываясь в бурлящем через края экстазе, дробящем его тело молотом, стирающем душу в прах.

Он должен убить её прямо сейчас. Эту лживую суку, которая связала его своими чарами, накинула путы. Должен был убить, едва посмотрел ей в глаза, там, на снежной вершине, когда нашёл её, умирающую от яда. Он не должен пускать её в душу, не должен смотреть ей в глаза. Маар закрыл ладонью её пронзительно голубые, дышащие стылым презрением очи. Истана не шевелилась. Убить, испепелить, сжечь — огонь рвался из него, но Маар держал его на поводу, не позволяя выйти. Слабая асса́ру не могла даже пошевелиться, она знала, что он собирался сделать, и не двигалась. Почему она не кричит, не вырывается? Тогда ему бы было легче её карать. Проклятая дрянь лежала, распластавшись под ним бабочкой, так отчаянно принимая свою участь, ненавидя его всей душой, всем естеством и даже больше. Жилы под кожей исга́ра вздулись от напряжения. Он не пощадит, она не заслуживает этого. Почему он не отдал её своим воинам? Они бы отымели её во все дырки, и эта сука быстро бы потеряла ценность для него. Маар сцепил зубы, зажимая ладонью её глаза, смотря на эти налившиеся кровью губы, с которых срывалось горячее рваное дыхание, на эту вздымающуюся в судорожном вдохе красивую грудь. Он убьёт эту дрянь.

— Давай же, исга́р, если ты этого не сделаешь, то это сделаю я рано или поздно, — прошептала она хрипло и обессиленно. — Я уничтожу тебя и себя — тоже.

Маар качнулся, склонившись, втягивая её аромат, прикрывая ресницы. Её губы так близко, такие мягкие, чувственные. Маар коснулся их краями своих губ, проведя, захватил нижнюю, втянул в себя, чуть посасывая и прикусывая. Он хотел её заклеймить, но до сих пор не сделал это, он безумец. Впервые так неосторожен, так безрассуден, он ходит по краю бездны, и он не сомневался в её словах. Если бы знала асса́ру, насколько она была близка к тому, она почти его уничтожила. Он не убил её сразу и проиграл, теперь она в его крови.

Страж всё целовал её губы, пробуя на вкус. Она его вся, каждый частичка её тела его, и никто не смеет к ней приближаться. Он убьёт каждого, кто посмеет. Он убьёт Шеда за то, что тот смеет думать о ней скверно, и Доната за то, что тот не отрывает от неё взгляда, бурля возбуждением. Страсть и дикая ревность застилали разум. Наслаждение смешалось с болью, с горьким привкусом ненависти, с щекочущим запахом крови. Но боль была острее и ярче, Маар желал вырвать её из себя, вырезать, сжечь, лишь бы избавиться от неё, но тогда он должен убить себя. Истана лежала под ним, полная ненависти к нему, этот яд забирал у неё последние силы, совершенно беззащитная и нежная, раненная его буйной атакой, словно сбитая в полёте птаха, она не шевелилась. Он покалечил её душу и истерзал тело, набросился на неё, как стервятник, порвав. Истана была чиста, и он был у неё первым. Если бы она промолчала, но несносная девчонка решила, что ей позволено так говорить. Но она права, он животное, нет, хуже. Маар — демон, он давно выжег в себе все чувства, обратив их в пепел и пустив по ветру. Истана распалила в нём их, разожгла сердце и тут же безжалостно разодрала его на куски, произнося эти слова, будя в нём страшную силу.