И вот решился Афанасий. Отправился на конный рынок и выбрал там чудесного аргамака-трехлетка — масть вороная, шкура бархатная, ноздри шелковые, глаза темным огнем блестят. Сам Афанасий в породистых конях не очень разбирался, но еще в молодых годах в Валахии подружился он с цыганом-коноводом, и тот его научил:

— Если сомневаешься, думаешь — не твой конь. Своего коня сразу увидишь, оторваться не сможешь. Увидел — купи. Где хочешь денег достань, но — купи. Все равно в выгоде останешься.

Так все и вышло по цыганскому слову. Поглядели Афанасий с аргамаком друг другу в глаза — и слово сказано. Купил Афанасий коня.

И отправился вместе с конем за второе море — за море Индийское.

Оставили Ормуз и до индийских берегов плыли на таве шесть недель. Тава (или даба) — это небольшой беспалубный корабль около 25 метров в длину и 6 метров в ширину. Капитан гордился тем, что его тава собрана без гвоздей. Наблюдая бескрайнюю ширь океана, Афанасий старался не думать об этом хвастливом утверждении. При плавании тавы по обычаю держались берегов и при любом серьезном волнении прятались в бухточки. На пути в Индию приставали в Мошкате и Голате — городах на оманском берегу Аравийского полуострова. Там пополнили запасы пресной воды и продовольствия. Морское путешествие Афанасия утомляло, болела голова, подташнивало, и потому в аравийских портах он своего обычного любопытства не проявлял. Вдоволь напоил и выгулял коня, а потом сидел на берегу в тенечке и медленно пил оршан — местный прохладительный напиток, чем-то напоминавший родной квас. В конце концов не удержался и пошел на торговую площадь расспрашивать о ценах на коней и драгоценности в недалекой уже Индии. И вот наконец первый город на индийской земле — Камбей. Сотни кораблей стоят в гавани. Отсюда везут в Персию, Сирию, Турцию и Аравию шелковые и хлопковые ткани. Вокруг самого города на многие мили протянулись хлопковые плантации. Здесь, в Камбее, не только торгуют, но и производят ткани — алачу-ткань из сученых шелковых и бумажных ниток, киндяк — бумажную набойчатую ткань, пестрядь-ткань из разноцветных ниток.

Дважды (чтоб не забыть) Никитин записывает в тетрадь о производстве знаменитой синей растительной краски индиго (ниль). Любопытство погнало его посмотреть на то, как ее делают. Смолу, собранную с определенных растений, сначала высушивают в тени, а потом снова плавят и через шелковое сито отцеживают от примесей. Эта же смола идет на приготовление лаков. Люди в Камбее не менее интересны, чем товары. С людьми Афанасий всегда знакомился и сходился на диво быстро и легко. Купцу без такого таланта — никак. Не поймешь людей, всякая торговля себе в убыток будет. И языки Никитину легко давались. Смолоду выучил татарский да литовский, потом и парьсянский, и смесь восточных языков, на котором хорезмские купцы говорили, и даже «лингва франка», на котором объясняются меж собой купцы из Европы, ганзейцы и другие… А индийцы — что ж? Не прошло и месяца, как прибыл в Индию, а Афанасий уже употребляет местные названия товаров («ахык» — сердолик; «лот» — соль), может объясниться на рынке и рассказы местных жителей о своей земле и ее обычаях, хоть и через слово, но понимает.

Торговое судно. XIII в.

Дворец индийского раджи с садом и фонтаном

В то время, когда Афанасий прибыл в Индию, Камбей был одним из самых больших городов Гуджарата — независимого мусульманского государства. Правил Гуджаратом крутой нравом Махмуд-шах Г Байкара. Всякие истории рассказывали на базаре про Махмуд-шаха. Если все за правду взять, так получится, что он может в одиночку слона завалить, ведро риса съесть, против целой армии противника с одним мечом в поле выехать и победить. Никитин байки про Махмуд-шаха слушал, но не особенно-то им верил.

Были и другие диковинные и жестокие истории, которые передавали шепотом темнокожие люди, поклонявшиеся не Аллаху, а своим исконным индусским богам. Им Афанасий отчего-то доверял больше. Махмуд-шах I Байкара сильно притеснял индусов и очень боялся их мести. В Индии умели мстить. Орудием мщения мог послужить не только кинжал или стрела, но и яд. Чтобы избежать опасности отравления, Махмуд-шах, по словам рассказчиков, придумал интересный способ. Он стал приучать себя к ядам. Начинал понемножку, а потом все увеличивал и увеличивал дозу. К каждой еде слуги подавали ему яды, и он сам клал их в различные кушанья. Постепенно вся еда шаха стала смертельной для обычного человека. Теперь, если Махмуд-шах желает кого-нибудь казнить, он приглашает его к обеду, и несчастный испускает дух после первых же глотков. А сам Байкара настолько пропитался ядом, что даже мухи, садящиеся ему на руки или лицо, дохнут…

В тетрадь Афанасий этого не пишет. Сам ведь не видал, как мухи на шахе злой смертью помирают!

Афанасий встает, подходит к узкому окну. Холодный луч звезды ложится на каменный подоконник. Высокий бархат неба с тихим сиянием Млечного пути, горы с редкими огоньками пастушьих костров, грозно вздыхающее вдали море. Все — творение Божье! Но как имя его? Кто знает истину, кроме Него Самого?

— Господи! Господи! Господи! — молится Афанасий в звездную ночь. — Откликнись на глас мой! Поддержи меня в трудах и сомнениях!

От Камбея еще шесть недель плыли по морю. Афанасий уже притерпелся к морским путешествиям, с интересом глядел на берега, в меру своих возможностей разговаривал с попутчиками, а больше — с полюбившимся ему аргамаком. Конь слушал, прядал бархатными ушами.

Высадились в Чауле, крупном порту на западном побережье Индостана. Тут Никитин и осознал наконец: приплыли. Так и записал в тетрадь: «И есть тут Индийская страна».

Ритуальная каменная повозка. Индия

Рисунок из индийского манускрипта

Больше всего удивили в Индийской стране люди: всех оттенков кожи, от почти угольной, до светло-бежевой, ходят они почти нагишом, и всей одежды на них — кусок яркой ткани, обернутый вокруг бедер. «А паропки (мальчики) и девочкы ходят нагы до 7 лет», — записывает Никитин, вспоминая индийских ребятишек.

И вот удивительно, почти на каждом дорогие золотые украшения. Кольца здесь носят не только на пальцах рук, но и на пальцах босых ног. Браслеты также. Кроме того, почти у каждой девочки или женщины — золотые серьги и какое-нибудь украшение на шее.

— Вот бы Олюшке такие колечки! — сразу же разохотился Никитин, представив изящные колечки и звенящие браслетики на тонких пальчиках и щиколотках дочери. — А Анфисе — вот такую висюльку с солнышком…

Голубоглазый, светловолосый и светлобородый Никитин вызывал у местных жителей не меньшее удивление, чем они у него. Ребятишки бегали за ним, показывали пальцами, женщины тихо щебетали меж собой, разглядывая исподтишка, мужчины останавливались, смотрели с интересом, иногда шли следом.