Мы толкуем о ходе рыбы, о копытке в одном из отельных стад. Конечно, нам хочется поскорее посмотреть на Мишкиного ботаника, но мы не выдаем своего нетерпения.

— А вас тут девушка одна ждала, — говорит дядя Костя. — Улетела сегодня.

— Как улетела? — дружным дуэтом спрашиваем мы.

— Так улетела. Вертолет тут был из ледовой разведки. Уговорила. Они сначала галсом к востоку, потом к вам…

— Улетела, — кивают нам знакомые чукчи.

— Сегодня улетела, — попыхивает трубочкой старина Пыныч.

— Улетела, улетела, — гомонят на берегу ребятишки в кухлянках.

Наверное, вид у нас здорово обескураженный, потому что каждая морщинка на лице дяди Кости начинает выражать участливое сожаление. Прохладный ветер с моря гоняет папиросные дымки.

Эта история начинает меня злить. Мы мрачно бредем на почту, потом в магазин. По дороге приходится раскланиваться направо и налево. Ребятишки бесхитростно повторяют нам историю про вертолет, девушку и пилотов. Делать нечего, надо плыть обратно.

Двигатель угрожающе пропускает такты. На всякий случай держимся поближе к берегу. Светлые волны хлещут по камням.

— Черт бы побрал эту девицу. Наверняка ведь какой-нибудь крокодил в юбке.

— Почему?

— Красивых в экспедицию не загонишь. Есть такой объективный закон природы. А если попадет, так и в тундру с пудрой. Видал. Знаю.

Мы упражняемся в шутках насчет любви с первого взгляда. Видимо, живность в Чукотском море не любит грубых острот: нерп нет, чаек тоже. Ветер резвится не на шутку. Страшновато. Как-то там Мишка? По вечерам о товарищах думаешь чаще и теплее.

За проливом Лонга светлеет небо, значит там льды.

В самом устье Ионивеема мотор заглох. Стемнело, и, выгребая, мы немного ошиблись и наскочили на мель. Пару раз вельбот стукнуло днищем, несколько ведер воды заплеснуло в лодку. Мы вымокли и разозлились. Пока мы гребли вверх к палатке, стало и вовсе темно.

У палатки горит костер. Возле костра — двое. У меня легчает на сердце: значит Мишка вернулся. Пришел наш шелапутный Борода точно в срок. Не поломал ноги на кочках, в мерзлотных трещинах возле озер, не случился у него приступ аппендицита, не встретились медведи с мрачным юмором. Теперь нам наплевать, кто там второй. Пусть даже крокодил в юбке.

Идем усталые, мокрые и злые. Палатка и кусок тундры возле нее давно уже считаются нашим домом. Леха бормочет поговорку о татарине. Но через минуту мы уже забываем о поговорках, и вообще о многом забываем.

Вид у Мишки обычный. Рыжая борода лезет в вырез кухлянки, голова поросла свиньячим ворсом. Нос картошкой, лицо чуть опухло от морских и тундровых ветров.

Но рядом с Мишкой сидит и смотрит нам навстречу чудо природы.

У этого чуда кругловатое лицо, пикантно вздернутый носик, и еще у чуда есть глаза… Бывают голубые глаза-озера, бывают темные глаза-колодцы, бывают глаза-пропасти. У данного чуда природы совершенно определенно глаза-пропасти. Вероятно, мы с Лехой немного ошалели. Мы машинально проделываем традиционный ритуал знакомства.

— Вы же, наверное, есть хотите? — заторопилась она.

Я тут не теряла времени даром. Знаменитый черепаховый суп из свиной тушенки.

— Да нет… Мы недавно обедали… Но вообще-то можно, — смущенно врет Леха.

Я не узнаю своих парней. А чудо природы, которое зовут Люся, как будто ничего не замечает.

— Вы, как бесстрашные викинги, появляетесь ночью в штормовую погоду. А я думала, что придется одной хозяйничать. Миша пришел полчаса назад. Жаль, что я не смогла плыть на вашей шхуне.

Викинги… Шхуна… А я-то думал, что только мы любим эту романтическую чепуху.

Суп по всем правилам завернут в спальный мешок. Даже чашки — о боже! — вымыты. Нет, такое только в книгах. Я слышу тихий стон Мишки Бороды. Что случилось с нашим мужественным бродягой?

Рядом с кастрюлей стоит бутылка вина.

— Айгешат! — стонет Мишка.

— Это для знакомства.

— Мадмуазель, — склоняет голову Леха. — В этих ватных штанах мне трудно походить на герцога, но позвольте поцеловать вам руку в знак уважения. У вас экспедиционная душа — это высокий дар.

Люся приседает в реверансе, Леха серьезно целует ей руку и вдруг кидается в темноту. Через минуту он возвращается. В руке у Лехи тундровая незабудка — есть такой крохотный голубой цветок. Мы знаем, где Леха взял ее. Незабудка, наверное, единственная во всей округе, росла возле тропинки, по которой мы ходили к лодке. Я не знаю, как объяснить этот биологический феномен, но, верьте слову, незабудка цвела в середине августа и была такая же крохотная и такая же голубая, как и те, что цветут в июне. Мы очень ею дорожили.

— Вот, — сказал Леха, — я думаю, братва на меня не обидится.

Братва молча выразила согласие.

Вино мы пили столовой ложкой. Люся наливала каждому по очереди. Незабудку она приколола к свитеру на груди.

— Сегодня я ваша королева, — говорит она. — Я одаряю вас своими милостями. Возвращайте только ложку.

— Люся, ты нарушаешь объективный закон природы, — бормочет Мишка и краснеет. — При твоей внешности и так здорово знать психологию таких бродяг, как мы, — это просто чудо.

— Сегодня мне все говорят комплименты. Один пилот сказал, что у меня настоящие голливудские губы. А я ему ответила, что он опоздал с комплиментом: голливудские губы нынче не в моде.

— А как ты ухитрилась попасть на вертолет? Расскажи-ка!

— Очень просто. Я умею сочетать очарование с ледяной вежливостью. Вы свои, вам можно открыть этот секрет.

Не знаю уж что там она умеет сочетать, но вот создавать настоящую обстановку эта дивчина умеет.

И в самом деле, все обычно и все как-то иначе. Возможно, несколько ложек портвейна слегка затуманили нам головы, потому что мы уже несколько месяцев и близко не видали ничего спиртного. Костер горит ровно и жарко, как и положено гореть порядочному костру. Исхоженная нашими ногами, чукотская тундра тихо смотрит из темноты, только со стороны моря идет легкий обычный гул да сонно вскрикивают на озерах птицы. По-домашнему похлопывает за спиной палаточный брезент.

В бутылке еще чуть меньше половины, но нам жаль трогать вино, потому что оно как-то напоминает о друзьях, книгах и многом другом. Мы толкуем обо всем сразу.

— А жаль, что у нас есть радиосвязь. Представляете, парни, возвращаешься на базу и вдруг узнаешь, что целая куча наших ребят уже бегает сейчас по Венере и шлет оттуда веселые радиограммы.

— Или узнаешь, что новейший электронный анализатор обнаружил ошибки в наших расчетах…

— Не ехидничай, Леха, — перебиваю я, — и впрямь у нас как-то атрофируется чувство удивления. Наверное, первому смешному паровозику люди удивлялись гораздо больше, чем удивятся, когда и на самом деле попадут на Марс.

— А я бы хотела жить в те времена, когда открывали материки и острова. Тогда чувства были гораздо непосредственнее и проще. Хочу, чтобы какой-нибудь остров носил мое имя. Это же обидно: в космос — можно, а чтобы в честь тебя был назван хоть плохонький островок — нельзя.

— Острова называли в честь королев. Ты же сегодня наша умная и добрая королева. Хочешь, мы назовем этот берег твоим именем?

— Правда? Это можно?

Не знаю, почему это так, но сегодня все можно. Глухо посапывает сзади нас тундра, звезды тихо ухмыляются, глядя на трех ошалевших парней. Тонконогая загадочная девушка сидит вместе с ними. Она прижала колени к подбородку и смотрит на костер.

Леха тащит доску от консервного ящика.

— Только я не хочу быть королевой. Королевы всегда бывают старые.

— Хорошо, мы назовем тебя принцессой.

— А ребята нашего курса зовут меня просто Люськой.

— Отлично, ты будешь принцессой Люськой.

Леха выводит на доске крупными четкими буквами: «Берег принцессы Люськи. 15 августа 1959 года».

— Ну вот все, как в Антарктиде.

— Жаль, что это понарошку. Но все равно, ребята, для нас это будет мой берег. Берег моего имени.

— Это точно!

Мы толкуем о работе. Люсе для диплома необходимо сделать несколько ботанических разрезов по долине какой-нибудь реки бассейна Чукотского моря. Тогда диплом, как она сказала, будет «железный», и, кроме того, это важно не только для диплома. Мы слушаем с удовольствием, хотя ничего не понимаем в ботанике.