"В японско-русских отношениях, — писал Зорге 16 сентября 1939 года во "Франкфуртер цайтунг", — начался, казалось, принципиальный поворот, аналогичный повороту, уже совершенному Германией и Советским Союзом. Казалось, что Японии стало также ясно, что ее главным противником в Восточной Азии является Англия, а не Советский Союз. Однако дело пока ограничилось по меньшей мере локальным перемирием… Тенденция признать главным врагом японской политики в Китае Англию и поставить себе задачу "успокоение" отношений с Советским Союзом проявляется теперь все яснее, в том числе и в армии. Однако этим кругам, начинающим понимать правильность взятого Германией нового внешнеполитического курса, пока еще приходится проявлять известную сдержанность по отношению к противникам их былой и нынешней внешнеполитической переориентации".

13 ноября 1940 года Зорге писал во "Франкфуртер альгемайне цайтунг": "Интерес к русскому "заклятому врагу" утрачен; на русских даже начинают взирать по-новому, как на возможных дружелюбных соседей. Но тем острее становится теперь столкновение с Англией и Соединенными Штатами, ибо они были властителями "великоазиатского пространства" и, пожалуй, продолжают ощущать себя в этой роли и сегодня. Именно эти две державы главным образом на протяжении десятилетий пытались ради сохранения своих тихоокеанских владений подтолкнуть Японию к экспансии на север континента. Сегодня вполне возможно, что Владивосток, который еще недавно называли "кинжалом, направленным на Японию", утратит свое острие. Сингапур же, напротив, уже сегодня являйся символом англо-американской враждебности по отношению к японской политике большого пространства на Тихом океане".

Возможно, "Рамзай" надеялся, что его статьи в одной из крупнейших германских газет окажут определенное влияние на внешнюю политику Рейха. Он не представлял, что печать к тому времени стала только средством пропаганды, и только в этом качестве ее воспринимали Гитлер и его министры.

В письмах и шифротелеграммах Зорге неоднократно просил указать ему твердый срок времени его пребывания в Японии, а именно: сможет ли он уехать сразу же как кончится война, или он должен рассчитывать ещё на несколько месяцев. Такая просьба, например, содержалась в письме от 22 июля 1940 года. После нескольких таких сообщений начальник Разведупра И.И. Проскуров приказал продумать, как можно будет компенсировать отзыв Зорге. Выяснилось, что компенсировать никак нельзя, поскольку "Рамзай" незаменим. Ему отправили телеграмму и письмо с извинениями за задержку с заменой и изложением причин, по которым ему необходимо ещё поработать в Токио. Зорге и его товарищам пообещали выдать единовременную денежную премию.

М.И. Иванов пришел в Разведупр в мае 1940 года, после окончания Военной академии и был направлен в японское отделение, где сумел выучить японский язык. Ближе к концу года ему пришлось однажды замещать начальника отделения.

Михаил Иванович вспоминал: "Рабочий день клонился к вечеру. Я сидел в комнате один и, как обычно, закончив текущие дела, изучал материалы агентурной сети. Тревожно зазвонил телефон. Порученец Проскурова распорядился, чтобы я принес "главному" "Личное дело № 1", как мы называли досье Зорге. Через несколько минут я уже был в приемной комдива. 33-летний Проскуров, как всегда, свежевыбритый и бодрый, обычно встречал гостей, поднимаясь из кресла… Вот и тогда комдив вышел из-за стола и, протянув руку, сказал: "Здравствуйте, Михаил Иванович. Звонил товарищ Поскребышев. "Хозяин" интересуется, "что там выдумал ваш немец в Токио"? К ночи ждет моего доклада". Я знал содержание последней шифровки Зорге, где он сообщал первые сведения о практических шагах по сколачиванию пакта между Римом, Берлином и Токио, и что после окончания войны во Франции предстоит переориентация главных сил Германии на восток, против Советского Союза.

Проскуров взял личное дело Зорге и, закончив чтение, неожиданно спросил: "Скажите, капитан Иванов, а вы лично верите Зорге?"… Я об этом думал уже не раз и поэтому сразу ответил: "Да, верю!" Он тут же задал следующий прямой вопрос: "А почему?".

Мне предстояло не просто дать ответ, а фактически поручиться за человека, лично мне не известного… "Я верю Зорге потому, что он информирует нас заранее о событиях, а все его наиболее значительные информации были впоследствии подтверждены жизнью. А это в деятельности разведчика самое главное". Я тут же назвал его упреждающие сообщения, поступившие за предшествующие заключению "Антикоминтерновского пакта" шесть месяцев, о начале войны Японии в Китае в 1937 году, о событиях в Монголии летом 1939 года.

Проскуров перебил меня и сказал: "Верно, товарищ Иванов! Так в большом деле не обманывают. Будем Рихарда защищать".

В тот раз Проскуров вернулся из Кремля уже под утро следующего дня. Принимая из рук комдива личное дело Зорге, я вопросительно посмотрел на него. Но он только развел руками и разрешил идти отдыхать".

Из воспоминаний Иванова можно заключить, что Проскуров верил сообщениям "Рамзая", а Сталин сомневался, по крайней мере, в некоторых. Но в конце концов Сталин Зорге поверил, только Ивана Иосифовича Проскурова это не спасло. Подвело авиационное прошлое. В июле 1940 года генерал-лейтенант авиации Проскуров был снят с поста начальника Разведупра, 27 июня 1941 года, занимая пост командующего ВВС 7-й армии, был арестован по "делу авиаторов", а 28 октября 1941 года расстрелян. В 1954 году Ивана Иосифовича реабилитировали.

Тем временем непрерывная работа на износ основных сотрудников резидентуры давала о себе знать. "В 1940 году у меня начались тяжелые сердечные приступы, — вспоминал Макс Клаузен. — Лечащий врач-немец прописал мне строгий постельный режим. Я без конца получал уколы. Так продолжалось около трех месяцев. Врач посоветовал мне перестать думать о делах фирмы. Но шифровки-то надо было по-прежнему передавать. Тогда я попросил сделать в мастерской моего предприятия нечто вроде подставки, под предлогом того, что с ее помощью я смогу читать в постели. На этой подставке я затем шифровал радиограммы. Как только я заканчивал эту работу, моя жена быстро собирала передатчик и устанавливала его на двух стульях возле кровати. Лежа в ней, я стучал ключом, стоявшим на одном из двух стульев. В эти дни Рихард приносил мне только самые срочные материалы.

Потом мне пришлось для окончательного выздоровления поехать в Хаоне, в горы. Оттуда я дважды в неделю приезжал в Токио, чтобы выходить на связь".

Для приемника и передатчика он покупал только самые обычные радиодетали, которые приобретали рядовые радиолюбители. Его конструкторский талант позволял собирать весьма сложные передатчики, используя подручные средства. Например, ключ он изготовил из деревянной формочки для масла. Даже попытка спросить в магазине телеграфный ключ немедленно привлекла бы внимание шпиков. А чтобы еде-лать передатчик портативным, Макс работал с переменным током.

После каждого выхода в эфир передатчик разбирался. Поэтому его трудно было бы найти в случае неожиданной полицейской проверки, зато в любой момент можно было безопасно отнести его на новое место. Клаузен хранил в различных местах и в различных квартирах заранее подготовленные шасси, на которых в считанные минуты можно было смонтировать недостающие детали и начать работать. Приемник же был настолько малых размеров, что разбирать его не требовалось.

Длина волны, на которую был настроен передатчик, постоянно менялась в диапазоне 39–41 м, что затрудняло пеленгацию. Клаузен также никогда не выходил два раза подряд из одного и того же района Токио. Если шифровка была длинной (однажды за ночь пришлось передать две тысячи слов, что заняло два с половиной часа), то радист прерывал сеанс и переезжал в другое место. Выходы в эфир проводились в самое разное время суток.