Несколько свободных часов по прибытии мы имели возможность сколько угодно таращиться на достопримечательности и при лучшем знании города могли бы, наверно, успеть еще на какую-нибудь морскую прогулку. Но спешить не хотелось. Стемнело. Мы как раз гуляли в пространстве “внутри стен”, которое и после реконструкции совершенно естественно смотрелось как — ну, разумеется, подвергнутый разного рода перестройкам и осторожным вторжениям, но все-таки настоящий средневековый город. В кафе, куда мы зашли перекусить, меня удивила скромная карта вин, выдержанная в очень скупом местном колорите. На грифельной доске значилось всего три позиции:

Vin chaud — 2,50.

Kir breton — 2,60

Cidre — 8,50.

Ни горячее вино, ни яблочный сидр меня не интересовали. Но “кир” — вследствие самого невероятного названия этого напитка — заинтриговал меня.

— А не кирнуть ли нам киру, Кирюха? — озвучил я нахлынувшие языковые ассоциации.

— Ты хочешь попробовать? — чуть взволнованно спросила Ольга.

— Нет, пробовать будешь ты. Я по малу не пью, а с утра у меня выступление. Но кто-то из нас двоих должен донести до родины, что такое настоящий бретонский кир. В конце концов, кто из наших друзей может сказать, что накирялся киром?

Ольга пригубила жидкость цвета красного вина, потом, уже смелее, отпила глоток побольше, прокатила жидкость по всем вкусовым рецепторам своего языка и с видом неопределенного удовлетворения произнесла: у-у!

— Что это?

— По-моему, смесь сидра и смородинового вина.

Я обнюхал рюмку:

— Похоже. Не пей много, голова будет болеть. Кир и есть кир, ничего в нем нет мудреного, попробовала — и хватит…

Вечером в гостинице я с помощью дежурной пытаюсь понять, как мне действовать завтра утром.

— Смотрите, — говорю я как можно ласковее, чтобы привлечь ее в сообщницы. — Завтра в 10.00 у меня первое выступление в L,Univers. Что такое L,Univers? Университет?

— В Сен-Мало нет университета, — решила помочь мне дежурная. — L,Univers — это просто кафе, там, Intro Muros. Как только вы входите в ворота Сен-Винсенн, оно тут будет. Чуть-чуть справа.

— А школа торгового судоходства — это где? Там у меня следующее выступление в 15.00.

— Это там же, Intro Muros, в двух шагах. В случае чего спросите, где выход к Ветреному пляжу. Оттуда улочка налево. Поднимаетесь по ней… Да там все близко!

Перед сном мы с женой покурили во дворике гостиницы, сидя на стульях под пальмой.

— Пальма, — вздохнула Ольга. — А ведь это север Франции. Интересно, тут бывает снег? И вообще, на какой это широте, как ты думаешь?

— Не знаю, — сказал я. — Эта пальма все сбивает. Я бы сказал, что не южнее Воронежа .

1 Тут я ошибся. 48-я широта, на которой расположен Сен-Мало, проходит километров на 450 южнее Воронежа и пересекает территорию России только в двух местах — первый раз на границе Волгоградской и Астраханской областей, потом зарывается глубоко в Казахстан и Монголию и затем выныривает только на Дальнем Востоке, на самом юге Хабаровского края, перепрыгивает Татарский пролив и отрезает южный кончик Сахалина.

— Значит, снег должен быть.

— Не знаю, — сказал я. — Эта пальма… Гольфстрим…

Очень много странных людей

“Юниверс” оказался далеко не обычным кафе, хотя при виде вынесенных из-под тентов столиков и расслабленной публики, греющейся на солнышке, поднимающемся из-за форта Королевы, я испугался, что сейчас сюда принесут микрофон, что-то объявят и придется орать на всю улицу непонятно что, тем более что переводчик или переводчица, которую мне обещали еще до отъезда устроители фестиваля, так и не объявился, а мой собственный французский, как показал вчерашний день, обнаружил опасную склонность к глубокомысленным провалам. По счастью, в глубине кафе оказался отличный конференц-зал со столом и микрофонами для каждого участника. Там же меня ждала переводчица. Анастасия. Настя. Она мне сразу понравилась: молодая, красивая и русская, что немаловажно. Русская с Украины. Эмигрантка. Значит, ей не потребуется усилий, чтобы понимать меня. Это самое главное. Если бы переводчицей оказалась француженка, знающая русский язык, все было бы иначе. Зал был на удивление полон.

Тема первого заседания называлась “Моя библиотека”. Это была единственная тема, которую можно было предвидеть заранее (должны же у писателя спросить, кто его любимые авторы?) и для которой я сделал даже подобие заготовки, набросав в тетради список имен, слишком, впрочем, очевидных, чтобы хоть как-то выявить мою индивидуальность. Маркес, Борхес, Мелвилл, Сэлинджер, Фолкнер, Сент-Экзюпери, Юнг, Рокуэлл Кент, Лао Цзы, Толстой… Ведущая представила нас. Рядом со мной сидел классик турецкой литературы Энис Батур, гордо неся свою благородную голову, украшенную густой, но аккуратной, с серебряной проседью бородой. Чуть дальше — Эжен Николь, представленный как замечательный автор трех романов и последней, восхитительной книги “Аляска”. Еще дальше — Шариф Мадждалани, весьма утонченный автор, воспитанный в старом православном семействе Бейрута, который, не будучи путешественником в прямом смысле слова, совершил неповторимое духовное паломничество по следам своего деда по материнской линии. Я был представлен последним. Собственно говоря, в “списке авторов” обо мне почти ничего не сообщалось, кроме того, что я родился в 1960 году в Москве, много путешествовал по Северу и являюсь автором замечательной книги “Eloge des voyages insenses”. Желтая бабочка взмыла над столом в руке ведущей. Краем глаза (или уха) я уловил едва заметное шевеление в публике, которое бывает, когда говорят о чем-то знакомом. Странно… Я не успел додумать свою мысль, потому что ведущая закончила представление и внезапно в очень скором темпе повела настоящий допрос, не давая ни одному из уважаемых авторов ни полминуты на раздумья.

— Кто ваш любимый автор?

— Нелюбимый?

— Какой последний роман Маркеса вы прочли?

— Самая старая книга в вашей библиотеке?

— Последняя, которую вы купили?

— Книга, которую вам больше всего хотелось бы иметь?

Это вопрос к вам, к вам, Голованов, то есть ко мне…

— Это моя книга, которую я еще не написал… — Голос странно звучит через микрофон, публика реагирует с пониманием.

— В вашей библиотеке есть Коран?

— Конечно.

— Кто ваши любимые французские писатели?

— Сен-Жон Перс и Сент-Экзюпери…

— Русские писатели?

— Толстой и Бунин.

— А современные?

— Боюсь, что имена, которые я назову, ни о чем не скажут вам.

— Почему?

— Эти писатели не издаются большими тиражами. И я не уверен, что они переведены за границей…

— Это значит, что современной русской литературы не существует?

— Нет. Но все было бы иначе, если бы издатели думали об авторах, а не о сверхприбылях.

— Назовите одно имя.

— Влад Отрошенко.

— Это действительно хороший писатель?

— Да.

— Какую книгу вам бы хотелось перечитать еще раз?

— Библию. Целиком.

— Надеюсь, вам это удастся…

Последняя фраза — с нарочитой иронией. Несчастная лицемерка! Я знаю французов, они не верят в Бога, от этого отучил их еще Вольтер… Но, кажется, эту партию в пинг-понг мне удалось-таки выиграть. Я даже не заметил, как проскочил этот часовой марафон, ни разу, кажется, даже не обратившись к Насте. Вот-вот, она спрашивает, нужен ли мне вообще переводчик, потому что, вроде бы, она не нужна…

— Нет-нет, — успокаиваю я ее. — Пойми, это я от неожиданности. Если будут сложные вопросы, я зависну. Ты обязательно должна быть…

Я легко выдерживаю конференцию о романтике покорения Северного полюса: рассказываю о Г. Седове, о художнике А. Борисове, вместе с Седовым зимовавшем у берегов Новой Земли, о мастерской, которую устроил Борисов на острове, о художественных потенциях Севера, о новгородской колонизации Поморья, о Соловецком монастыре, об уникальных свойствах границы, фронтира, которыми обладал Север, покуда чуть не целиком не поступил в ведение военных и не был исключен из образной географии страны как гигантская погранзона…