Эпоха рок-н-ролла
Василий Голованов
Утри пот (I)
Василию Соловьеву
“Открыли… что молодость и творческая пора нашей культуры прошли, что наступили ее старость и сумерки; и этим обстоятельством, которое вдруг все почувствовали, а многие резко сформулировали, люди стали объяснять множество устрашающих знамений времени: унылую механизацию жизни, глубокий упадок нравственности, безверие народов, фальшь искусства. Зазвучала, как в одной чудесной китайской сказке, “музыка гибели”, долгогремящий органный бас, раздавалась она десятки лет, разложением входила в школы, журналы, академии, тоской и душевной болезнью — в большинство художников и обличителей современности, которых еще стоило принимать всерьез, бушевала диким и дилетантским перепроизводством во всех искусствах…”
Дружище! Может быть, самым неожиданным образом эта цитата из Гессе (или другая, из позднего Блока) поможет нам определиться с тем, о чем, собственно, ведем мы речь. Ведь ты говоришь — и значит, желаешь быть услышанным. И книга твоя1 — тоже отголосок споров, событий и последствий, начало имеющих далеко за пределами наших дней и даже нашего века. Блок констатирует “крушение гуманизма” в 1919 году, странным, на первый взгляд, образом ссылаясь на глухоту, “немузыкальность” современной ему европейской культуры, оставленность ее “духом музыки”. Мы доверяем безусловному слуху Блока-поэта, но в том, что он пишет, вольны подозревать своего рода поэтическую метафору.
Блока понять непросто; особенно его главную мысль, с прекрасной ясностью и акцентуацией выраженную, — о том, что между “цивилизацией” и духом музыки идет борьба, и нигде эта борьба не принимала столь жестоких и извращенных форм, как в Европе… Но то, о чем ведем мы речь, непросто для понимания вообще; я и сам не пойму, есть ли это призыв к смирению или призыв к мятежу, которые в равной степени суть вместилища духа музыки. Но, во всяком случае, в моих словах звучит глубочайшее презрение к современности, когда дух музыки вновь оставил нас… Понимаешь ли ты меня? Я надеюсь, что, по крайней мере, несколько человек еще должны меня понять. Музыка умерла — несмотря на то что “музыка” звучит 24 часа в сутки на разных каналах ТВ и радио, в каждом баре, магазине, в каждом поезде и даже в репродукторах, развешенных в тихих парковых уголках… В городах сотни тысяч людей ходят в наушниках, неустанно промывая себе мозги набором мелодий, отобранных по собственному предпочтению или подсказанных мобильником, — но замечал ли ты, что у них неподвижные, каменные лица, музыка не пьянит их, и их глаза не выражают ничего — ни радости, ни любви, ни даже ненависти и окаянщины, которой переполнены песни одной из последних культовых групп, “Nirvana”. И вполне может статься, что Керт Кобейн так надрывно воет из глубины своей сучьей смерти, именно потому, что знает: обращается к глухим…
Кажется, ситуация требует прояснения. Что это за “дух музыки”, о котором я говорю? Мы имеем дело с чем-то весьма приблизительно поддающимся словесному определению, и я нисколько не сомневаюсь, что все, что нам удастся сказать, будет лишь намеком на разгадку. Но этот намек ощущал и Ницше, когда, подступаясь к “рождению трагедии”, вслушивался в звуки неведомой ему музыки Эллады. Его чувствовал Хосе-Ортега-и-Гассет, когда, пытаясь осмыслить кризис культуры в “Musicalia”, опять-таки начинает говорить о музыке: ибо ничто так полно, как музыка, не выражает дух эпохи — даже и в том случае, если, по видимости, противится ему. Статья испанского философа написана в 1921 году, но (сегодня, во всяком случае) кажется, что он предвидел весьма отдаленные горизонты, за которыми поднималась волна рок-н-ролла: “Если можно сказать, что [современное] искусство спасает человека, то только в том смысле, что спасает его от серьезной жизни и пробуждает в нем мальчишество. Символом искусства опять становится волшебная флейта Пана, которая заставляет козлят плясать на опушке леса”.
Флейта Пана, заметь. Нам еще повстречается она, так же как и “Jumpin, At The Woodside”, от которых совсем недалеко до взрывчатых аккордов “Jumpin, Jack Flash”, одной из тех вещей, которыми была озвучена эпоха рок-н-ролла.
Нам повезло с тобою: мы пережили время, когда в музыке сфокусировалось все: вопрос “зачем жить?” и ответ — как; сама музыка была новым языком, новой религией, новым бытием; казалось, ею возвещено начало новой эры. На Западе эпоха рок-н-ролла пришлась на 60-е — середину 70-х годов и сопровождалась массовыми социальными движениями, бунтами, интенсивными религиозными и психоделическими поисками и, наконец, крушением старой Америки — солидного государства сталинского типа.
У нас все случилось со сдвигом ровно в десять лет и дало примерно те же результаты: “отзвучавшая цивилизация” (Блок), несмотря на все находящиеся в ее распоряжении средства пропаганды, технику, право, не смогла ничего противопоставить “духу музыки”, внезапно вырвавшемуся на свободу через некоторое количество людей, которых можно всех счесть по пальцам…
“…Музыка эта — дикий хор, нестройный вопль для цивилизованного слуха. Она почти невыносима для многих из нас, и сейчас далеко не покажется смешным, если она для многих из нас и смертельна”, — писал Блок в 1919 году. Каким слухом надо было обладать, чтобы не относиться ни к красным, ни к белым, а говорить только о музыке: “слушайте музыку революции”. Музыка той революции действительно оказалась для многих смертельна. Выстрелы, вой ветра в вымерших городах, хриплое бормотание “двенадцати”… Эпоха рок-н-ролла тоже была революцией: без винтовок, без пулеметов. Твоя книга об этом. И она замечательна. Но когда она будет, наконец, издана — она станет уже историей, или историей истории, ибо эпоха рок-н-ролла закончилась. Истощился порыв, рожденный этой музыкой, — по мере того, как она смела на пути все преграды, которые ей мешали. Герои рок-н-ролла частью мертвы, частью ушли на покой, частью ищут корысти или сочувствия, бесполезно звеня ветеранскими медалями. Пока “дух музыки”, бушуя, сметал ветхие стены, вокруг возводились новые: мир изменился, но совершенно неожиданно стал туг на ухо. Поэтому настоящее время — следующее за эпохой рок-н-ролла, когда музыка стала вездесущей, а слушание ее превратилось в одну из навязчивых маний “потребляющего человечества”, — на самом деле является одной из самых немузыкальных эпох в человеческой истории…
Утри пот (II)
“…Все хоть сколько-нибудь ценное на земле было создано горсткой избранных вопреки ее величеству публике, в отчаянной борьбе с тупой и злобной толпой…”
Хосе Ортега-и-Гассет, “Musicalia”.
Дружище, я прочитал твой “Рок-н-ролльный бэнд” и преклоняюсь перед тобой, но, хоть ты меня режь, не разделяю твоего оптимизма и потому не согласен с тобою в главном. В начале своей истории рок-н-ролл представляет собою не цех, где слаженно и трудолюбиво работают мастера всемирной гильдии музыкантов. Сначала это какие-то темные подвалы или запущенные квартиры с парой стульев, кроватью и магнитофоном, утвержденным в центре мироздания, похожие на алхимические лаборатории, где производятся невиданные, кощунственные опыты со звуком… Джими Хендрикс, “мальчишка с глазами, излучающими свет звезд”. В 1964-м ему было девятнадцать. Шляпа, потертый пиджак, шапка курчавых волос, гитара. Он играл в Нью-Йорке в Стенли-баре на Авеню-Б, а спал на улице — несколько часов перед рассветом. Однажды заштатный пианист Майк Эфроп зазвал его поиграть к себе домой. Получился бэнд: гитара, ф-но, саксофон, ударные — который часами, ночи напролет скоблил один и тот же аккорд, обтачивая его со всех сторон, пока в какой-то миг аккорд не начинал сиять, как острие клинка… Потом часть этих записей Майк продал итальянской фирме “Джокер”, которая еще в семидесятые занималась собирательством такого вот рода раритетов. Вышла пластинка, на одной стороне которой записана… назовем это импровизацией… под названием “Утри пот I”, а на второй “Утри пот II”, представляющая из себя монотонное скрежетание, разделенное на две части, видимо, только по техническим причинам. Похоже на раскачивание больного зуба. Но знаешь, что это было на самом деле? Заточка оружия для грядущего мятежа…