Окончание. Начало см. в № 1/91.
«Только через ту далекую гавань»
Д ва отчета Колчака разделены двадцатью месяцами. Отчет Академии написан в марте 1904 года в Иркутске, в те несколько дней, когда он сдавал дела Железнякову (Бегичев тоже решил ехать на войну) и еще успел жениться (шафером пригласил Бегичева). Тридцатилетний лейтенант был героем дня, за спиной у него — ледовый подвиг, впереди — подвиги военные, к нему на Ангару приехали отец, артиллерийский инженер, и невеста. Отчет, несмотря на краткую деловитость, не мот скрыть состояния автора — его выдают постоянные самоуверенные «я». Всем участникам сделаны должные комплименты, но душой и мозгом предприятия выступает все ж таки он один. Оказывается, даже биологическими работами Оленин занимался по «инструкции» лейтенанта. В его оправдание замечу, что, во-первых, отчеты так обычно и писались (отчасти даже Толлем), а во-вторых, исключительность похода располагала к самолюбованию, и Бегичев в своих воспоминаниях тоже поставил себя во главу этой спасательной партии, хотя писал в зрелые годы.
Отчет Географическому обществу писан в ноябре 1905 года в Петербурге, и автор перед нами уже другой. Позади злосчастная война, госпиталь («ранен я был легко, так что это меня почти не беспокоило, а ревматизм совершенно свалил с ног», — вспоминал он много лет спустя), японский плен, возвращение через Америку, комиссия, которая «признала меня совершенным инвалидом», лечение на водах и вот теперь — бунтующий Петербург, где железные дороги встали и министры ездят к царю в Петергоф морем. Назойливое «я» в большинстве мест уступило у Колчака скромному «мы», а главное, автор наконец-то всерьез задумался над тем, почему погиб Толль.
Вообще-то он, разумеется, думал об этом и раньше и, объясняя в первом отчете причину своего поспешного отплытия с Беннетта, даже как бы оправдывался, что не провел обследование досконально. Причина торопиться была вполне основательна: подул норд. С одной стороны, попутный ветер — большая удача, которую упускать было бы нелепо, а с другой — ветер быстро свежел, грозя перейти в шторм. Штормовать в лодке вообще опасно, а шлюпкой Колчака был к тому же вельбот, длинный и узкий, как сигара. Только в нем полярники могли надеяться пройти искомый путь на веслах быстро, почему и выбрали именно его, но для шторма безопаснее все-таки шлюпка покороче и пошире. Чтобы идти налегке, Колчак отказался даже взять геологические образцы (8 пудов), оставленные Толлем на южном берегу. И ждать было нельзя, поскольку ветер непременно пригонит льды, а лейтенант хорошо помнил, что Де-Лонг барахтался здесь во льдах 24 дня, тщетно стремясь к Новой Сибири. Да и зима могла грянуть хоть завтра.
Пока спутники запаивали большую жестяную консервную банку с сообщением Колчака (на случай гибели в обратном плавании), пока воздвигали над банкой солидный гурий из базальтовых глыб и вырезали на доске надпись, Колчак наспех отбирал из ящиков Толля приглянувшиеся ему образцы. В основном это оказались красивые отпечатки палеозойских животных — граптолитов и трилобитов, заодно был взят и бивень мамонта. Стащили вельбот на воду, быстро нагрузили, журча по воде дырявыми сапогами, и спешно отвалили. За Преображенским мысом даль забелела льдами, вблизи волны забелели барашками, тугим серпом изогнулся кливер, помогая шести веслам (седьмым правил на корме лейтенант, а большого паруса уже не ставили — свежо), и серая жутковатая громада острова быстро потонула среди серых волн, брызг и туч.
Остров Беннетта. А — ледники; Б — обрывы; В — песчано-галечные пляжи; Д — скалы и россыпи; Е — места высадки групп исследователей: 1 — Де-Лонга (1881), 2 — Толля (1902), 3 — Колчака (1903), 4 — Старокадомского (1913), 5 — ледокола «Садко» (1937), 6 — экспедиции 1956 г.; Ж — гурии: 1 — Де-Лоига — Толля, 2 — Колчака, 3 — на медвежьей шкуре; И — «место постройки дома»; К — избушка Толля; Л — место, где Колчак тонул, провалившись под лед, и был спасен Бегичевым; М — ящики с образцами (оставлены Толлем, найдены Колчаком и увезены Старокадомским); Н — деревянный крест в память о группе Толля (1913).
Но вопросы остались. Почему барон со спутниками погибли так нелепо? Что помешало им дождаться хотя бы восхода солнца в начале марта? Нехватка пищи? Но ведь летом там полно дичи, на полке в поварне осталась еще коробка с патронами, а с Толлем было двое искуснейших охотников-якутов и тунгус (эвенк). Спасатели были уверены, что отряд если не утонул в пути, то сможет перезимовать на Беннетте. И вдруг этот нелепый уход во тьму, в ледяную кашу, где шансов на спасение, в сущности, никаких, ибо полынью в это время нельзя ни перейти, ни переплыть — тем более в кожаной байдаре, которую лед легко режет. Перечислив все непреодолимые препятствия такого пути, Колчак заключил во втором отчете: «Представить себе трагический исход... нетрудно. Гораздо сложнее представляется вопрос о причинах, заставивших барона Толля уйти с Беннетта при таких обстоятельствах». Значит, возвращался он мыслями назад, к тем августовским вечерам 1903 года, когда в тесной поварне на Новой Сибири, под вой снежной бури за окошком (как успели вернуться!) полярники вновь и вновь гадали — что же выгнало несчастных с гранитного острова в пургу, в полярную ночь, в полынью.
Первая догадка пришла на ум Брусневу: на острове оказалось маленькое стадо оленей и, вероятно, люди собирались охотиться именно на них, но олени, «напуганные прибытием туда партии барона Толля, ушли оттуда на лед в октябре месяце, иначе было бы непонятно, каким образом промышленники, бывшие с бароном Толлем, не добыли мяса». Бруснев развил тогда эту мысль подробно, припомнив свои наблюдения за маршрутами оленей среди тонких льдов, и Колчаку теперь хотелось подтвердить ее. Он написал, что «запасов в течение августа не готовили... в расчете на осеннюю охоту», а потом, если стадо ушло на лед, «готовить запасы было уже поздно». Всех такая версия устроила, и в советское время стали даже писать, что олени в самом деле ушли на лед, где и погибли. Все успокоились, и с тех пор на острове никто не искал разгадки. Хотя все три экспедиции, бывавшие там позже (в 1913, 1937, 1956 годах), привозили кое-что любопытное, но никто не искал в реликвиях смысла, и они безмолвствовали. Давайте прочтем те записки, которые спас для нас отряд Колчака. 1(14) сентября, то есть через 11 дней после истечения договоренного с Матисеном срока, когда стало ясно, что «Заря» не придет, а охотиться было уже не на кого (птицы улетели), Зееберг написал: «Мы отправились вдоль западного берега к месту постройки дома (около 30 верст). Имеем во всем достаток». Другими словами, в то время продовольственная проблема их не волновала.
Быть может, расчет в самом деле был на оленей, они ушли на лед позже, и тогда встал вопрос пропитания? Прочтем последнее письмо Толля, оставленное в день ухода. «Мы прокормились оленями», то есть основным продуктом было стадо в 30 тощих оленей. Прожив на острове 96 дней, люди должны были съесть их почти всех. Рассчитывать на них как на зимний провиант просто нелепо. Понимая это, Колчак высказал еще одну догадку: может быть, люди сильно преувеличивали оленье поголовье и лишь к зиме убедились в ошибке. Да, ошибиться они могли, но (это Колчак понял бы, если бы успел обойти остров) лишь в сторону уменьшения, поскольку единственный на острове клочок сколько-то плодородной тундры Толль и Зееберг обнаружили после оставления той записки, где «во всем достаток». Этот клочок («оазис», как назвал его в 1956 году Успенский) находится на северо-западном берегу, а все прочие свободные ото льда поверхности либо голый камень, либо именуются «тундроподобными», то есть почти голый камень.
Можно уверенно сказать, что для зимнего запаса имелся другой источник. Даже мяса тех трех медведей, чьи шкуры обнаружил Колчак, по его мнению, «хватило бы партии на большую часть зимовки», а ведь сами брошенные шкуры означали, что был их избыток; к этому надо добавить крупного моржа, чьи позвонки нашел у поварни Успенский. До конца полярной ночи запас заведомо имелся, а с наступлением дня люди могли рассчитывать найти медвежьи берлоги — Успенский обнаружил их на острове девять.