Первой пришлось потесниться кавалерии, за счет которой свой кусок оперативного пирога пыталась урвать интендантская служба, но потерпела неудачу, поскольку против свидетельствовали память и история в лице рейхсархива, в то время как аргументы Гудериана были неопровержимы. В 1932 году, когда перед кавалерией встал вопрос, в чем та видит свои функции в будущем, выбор сделали в пользу обособления, что казалось вполне реальным в свете недавней истории, то есть речь шла о роли «тяжелой силы», наносящей решающий удар, подготовленный действиями других родов войск. Нехотя и в атмосфере все возрастающей ревности кавалерия рассталась с функцией разведки, передав ее моторизированным войскам. В прошлом эта функция выполнялась ею неизменно неудовлетворительно.

Уступки со стороны кавалерии были не такими уж значительными в свете больших изменений, происходивших в мире, в политической и экономической эволюции Германии. Цепь событий вела страну прямиком к кризису. По мере того, как спад в мировой торговле превращался в экономический ураган, мелели реки иностранных инвестиций, вливавшихся ранее в германскую промышленность. Безработица выросла до почти беспрецедентного уровня, и экстремистские элементы, которых всегда хватало в политической жизни Германии, своим звериным нюхом почуяли, что настал их час, и начали усиленно готовиться к захвату власти. На выборах коммунисты соперничали с нацистами. Правительству постоянно угрожало падение, а политические убийцы с каждым проходившим месяцем умножали список своих жертв. К 1932 году, когда армия по-прежнему следовала своей линии невмешательства в политику и главную задачу видела в увеличении своей численности и мощи, сторонники Адольфа Гитлера, объединенные в НСДАП, были готовы к тому, чтобы отказаться от насилия только в том случае, если конституционный способ гарантирует их приход к власти или, по меньшей мере, ключевые посты в правительстве.

Гудериан старался держаться от всего этого подальше. События 1919 года оставили в его памяти след, то и дело дававший о себе знать. Многие бывшие сослуживцы по Добровольческому корпусу вступили в НСДАП или в СА, некоторые из его друзей также были нацистами. В отличие от большинства своих коллег Гудериан не был закрыт для контактов с внешним миром, но наблюдал и ждал в надежде, что рейхсвер сыграет решающую роль в обеспечении «справедливого решения» для Германии, как это уже было однажды при Секте. А пока Гудериан довольствовался тем, что рейхспрезидентом был Гинденбург, и потому не стал протестовать, когда в 1927 году Гейе, новый главнокомандующий, отказался допустить нацистов в армию, или когда в 1930 году генерал-полковник Курт фон Гаммерштейн (преемник Гейе) начал выражать сильные антинацистские чувства. Будучи младшим офицером, Гудериан был не только далек от мыслей главнокомандующего, но и не видел причин думать, что нацисты могут прийти к власти, или что Гитлер в будущем станет сильным человеком, а также хорошо это для страны или нет. Однако в 1930 году в деятельности министра обороны генерала Вернера фон Бломберга начали ощутимо проявляться новые тенденции. В 1928 году в рамках различных проектов сотрудничества с Россией Бломберг посетил эту страну. Первоочередное внимание, уделявшееся советским политическим руководством нуждам и проблемам вооруженных сил, произвело на него глубокое впечатление, тем более, что германская армия в то время могла только мечтать о таком статусе. Позднее Бломберг заметил: «Я был недалек от того, чтобы вернуться домой законченным большевиком!» Однако в 1930 году он попал под влияние Гитлера – одного из самых заклятых врагов коммунизма, потому что тот казался человеком, который сможет удовлетворить запросы рейхсвера и сделать его сильным.

Стремясь к личной власти, Гитлер уже демонстрировал свою магнетическую способность убеждать, обещая всем слоям населения, что они получат от него все, что им нужно; и пока еще никто, за исключением тех, кто сталкивался с ним очень близко, не разглядел в нем олицетворение зла. Но он знал, что генералы преисполнены решимости возродить армию не только как силу, способную защитить границы Германии – в особенности восточные, – но и как фактор стабильности и порядка внутри страны. И поэтому он объявил о своей поддержке армии и ее устремлений. Какова же была позиция Бломберга? По мере углубления экономического кризиса и роста безработицы, он все отчетливее понимал, что страну может спасти лишь объединение всех политических партий, и был готов к использованию для этой цели националистических элементов, а если это не поможет, то самой сильной партии. Тем не менее, следует сказать, что многие генералы критиковали его за выбор если не цели, то средства ее достижения.

Политические связи Гудериана с нацистами и Гитлером, как и у Бломберга, покрыты тайной. Гудериан проводил четкое разграничение между партией и ее лидерами. Роялист в глубине сердца, он лелеял прошлые связи с домом Гогенцоллернов. Разве он не служил в 1916 году в штабе кронпринца? Однако Гудериан отдавал себе отчет, что возврат к монархии не имеет смысла, и, точно так же как и все остальные немцы, разочаровался в правительствах, слишком часто сменявших друг друга. Они, по его словам, «…были неспособны привлечь на свою сторону офицеров или вызвать энтузиазм к республиканским идеалам». К коммунистам Гудериан питал стойкое отвращение и надеялся на появление на политическом небосклоне фигуры, равной по масштабу Бисмарку. Но не все офицеры думали так, как он. В 1947 году Гудериан писал: «Когда на сцену со своими новыми националистическими лозунгами вышел национал-социализм, молодые офицеры быстро прониклись симпатией к патриотическим идеям, подброшенным им пропагандой национал-социалистической германской рабочей партии. Многие годы совершенно недостаточное вооружение рейха было настоящим кошмаром для офицерского корпуса. Неудивительно, что принятие программы перевооружения, за которую горячо ратовал Гитлер, явилось решающим фактором в определении политических симпатий станового хребта армии. Ведь этот человек обещал вдохнуть в вермахт новую жизнь после пятнадцати лет стагнации».

В то время никто не имел ни малейшего представления, что уготовано Германии в будущем. Нацисты были частью обстановки страха и беспорядков, угрожающих кровавыми потрясениями. Сначала в разговорах с младшими офицерами, принявшими сторону нацистов, Гудериан оспаривал притязания последних. Подобно многим своим сверстникам, он чтил Гинденбурга, написав после его смерти: «Он обладал доверием мира». И так же как и многих офицеров в 1932 году, его раздражал тон кампании Гитлера. Все они пришли бы в ужас, если бы узнали, что в декабре Гитлер рассматривал возможность устранения Гинденбурга с поста президента. Не догадывались и о комплексе неполноценности, который испытывал Гитлер, имея дело с генеральным штабом, что обеспокоило бы их еще больше. В конце концов, в тот момент Гитлер лез из кожи вон, чтобы задобрить генеральный штаб своими постоянными публичными дифирамбами в адрес армии!

Шесть миллионов безработных и растущая угроза победы коммунистов на выборах явились тем фактором, от которого нельзя легко отмахнуться. Отчаянная ситуация требовала драконовских мер или козла отпущения. Люди типа Гудериана думали, что Гитлер сможет править железной рукой, но в то же время находиться под контролем армии. Последний солдат-канцлер, прожженный интриган Курт фон Шлейхер, запутался в собственных тенетах, и 30 января ему на смену пришел Гитлер. Несколько часов спустя Гинденбург назначил министром обороны Бломберга, а тот в свою очередь выбрал на должность главы ведомства, функция которого заключалась в координации деятельности всех видов вооруженных сил – сухопутных, морских и воздушных, – генерал-лейтенанта Вальтера фон Рейхенау. Возвышение этих людей, открыто симпатизировавших нацистам, встретило одобрение Гудериана. О Бломберге он был высокого мнения, а Рейхенау считал «современным солдатом», хотя и «очень политизированным». С ними его объединяли два обстоятельства: первое – рейхсвер должен сотрудничать с самыми патриотическими элементами, и второе – поощрялось развитие танковых войск, сторонником которых выступал Рейхенау, постоянно искавший применение новым идеям.