Какая муха ее укусила? Или она уже настолько терпеть не может собственных чиновников-прохиндеев и берется заниматься их перевоспитанием, или полное отсутствие ограничений и сдерживающих факторов пошли во вред ее характеру, который размагнитился. Скорее всего, последнее. Длительное противостояние готской оппозиции, то явной, то тайной, то почти подчиняющейся, то вновь поднимающей голову и способной взять власть, выработало в ней определенную конкурентность, жизнестойкость, способность быть «не хуже» и находиться всегда в форме.
Если Амалазунта - газ, то оппозиция - крышка, не дававшая этому газу всюду распространиться, поддерживавшая его в сильной концентрации. Газ вышиб пробку, вытек, рассеялся; Амалазунта сама себя убила, убив старейшин. Противостояние, равновесие сил, состояние, державшее ее в постоянном напряжении, нарушено. Ей не с кем бороться, некого давить, та почва, которая вскормила ее как политика, ушла из-под ног, она деградирует как политик. Обычная концовка карьеры. Ей слишком легко теперь, и она зарвалась, потеряв чувство ответственности перед подданными, перед историей за свои действия. У нее и раньше это чувство находилось под большим влиянием ее крайнего субъективизма, а теперь и вовсе залезло, спряталось под него.
Типичный восточный тиранчик на итальянском престоле, считающий, что солнце светит только потому, что он сам того хочет,- вот кто она такая в эти месяцы своей безраздельной, беспредельной власти. Черепа больше не летят - тихо, где-то далеко, как мыши, шуршат заговорщики, остатки тех, ушедших в подполье,- чудится ей, но никаких доказательств не представлено налицо. Остается только настороженно прислушиваться к мышиным шорохам, менять наживку на крючке и смазывать, чтоб не поржавели, пружины мышеловки. До белого каления доведет ее эта братия. Темная, невежественная, необразованная, не знающая твердо, что она хочет, и не выдвигающая никакой политической программы, кроме туманного самостоятельного развития, подкрепленного самоуверенным «чужого нам не надо», шарага шуршит, гложет, грызет и с удивительной настойчивостью проводит свой задрипанный курс на самость. Берут измором. Врагов нет, и враги есть. Ни одного рядом и всюду, всюду.
Рано или поздно они убедятся в том, что сваляли дурака, но не предоставить же им для эксперимента целое государство. Это не тесто на кухне, которое можно выбросить, если оно не взошло. А они, наверное, думают: тесто. Дряни, упрямцы паршивые. Давить таких.
Готы не цивилизованная нация и никогда ей не станут. Они вышли из леса, из пещер, из берлог: каких-то сто лет назад - каких сто?- она девчонкой еще застала, ходили в медвежьих шкурах, пили сырую кровь из вен, ели с ножа, жили в групповом браке: в открытую, средь бела дня, несколько мужчин и несколько женщин, в одной куче друг на друге. Такого развития они хотят, о таком развитии, называя его подлинным и национальным, они мечтают в своих мышиных норах?
Амалазунта который раз ловит себя на мысли о том, что ведет с кем-то бесконечные дебаты, споры и в этих дебатах ищет себе защиты. Может быть, интуитивно стремится к тому, чтобы во внутреннем голосе, который ей будет на каждом шагу перечить, найти себе опору, и, возможно, взамен утраченного равновесия сил. Она не замечает, как далеко ушла от подлинных претензий готских вождей, да ей ужо и не важно, главное - голос и ее окончательная, именно рожденная в споре, пусть с собой, но в споре правота. Ориентация на Рим - дать готам традиционное римское развитие - и Византию. Рим больше не политическая сила. Рим своему народу дала она, Теодорих. Рим они всосали, как костный мозг, самое вкусное от него, разгрызя саму кость. Теперь очередь за Византией как основой их нового режима. Двоевластие традиционного сената с советом старейшин и раздираемым между ними, как между тягловыми лошадями, за руки и за ноги несчастным королем Аталарихом никуда не годится. Коронование человека - не способ казни человека, как у них, в их зашибленной стране. Теперь они нуждаются в Византии, как когда-то нуждались в Риме,- таков ее вывод. Далека она от мыслей Теодориха или верна им, теперь не скажет никто. Пропаганда скажет, что верна, и все начнут так думать и говорить.
За тремя морями Юстиниан читает ее мыслишки. Наедине незачем строить из себя: довольно шустро, прытко двигается, не скрывает своего нетерпения. Так, так, так. Вот и все, что вертится в этой умной и образованной голове. Назойливо повторяет он про себя одну-единственную фразу, как будто в ней заключен ключ к пониманию происходящих сдвигов в их отношениях, как от площади отстраивает от нее улицы других фраз. Напрягает зоркие глазенки, пытаясь отсюда, из-за моря, рассмотреть происходящее там, всю землю, всех людей на ней, не упустить ни одного человека.
Воображение он считает главным качеством человека его уровня. От того, насколько оно развито, зависит прозорливость. Италия давно привлекает его; в смутных очертаниях, сам себе боясь сознаться, предается мечтам об объединении Империи, затея, которая еще не удавалась никому с момента разделения. В мечтах отдыхает от суеты текущих мелких и неблагодарных дел, наслаждается, успокаивает нервную систему, укрепляет себя в решимости жить во имя господа. Мечты помогают видеть ему свою перспективу незаурядного деятеля современности, не уступающего ни одному из живших до него, а по масштабам даже превосходящего их. Но стоит оторваться, перестать думать, встать наземь, как он превращается в ничтожество. Его словно раздевает кто-то и голого, пузатого ведет на орхестру театра.
Быт, окружение, повседневность - ничтожны, какие-то грязные кастрюли, какие-то помои - текущие императорские дела. Он больше не вынесет. С головой ушел в теологические споры, науку, принимает ученых мужей, старцев, странников, схимников, просиживает с ними длинные чудодейственные для души часы. Они так длинно и умно рассуждают, что договариваются до заикания, до икоты в мыслях, до полного экстаза, когда вдруг вытаращивают глаза, замирают, просветляются лицами, слышат шевеления внутри себя и самопознаются в бесконечности и Боге. Бог для него, он для Бога, они сольются.
Когда Амалазунта написала ему, Юстиниан впервые за много месяцев оторвался от Библии. И даже почувствовал вкус. На несколько дней его снова захватывает суета, мелочность, меркантильность, он заметно устал от теологии, заметно исчерпал свою способность к божественной стати и теперь ощущал большую потребность в кипучей, радостной, практической жизни. Надиктовал послание, отправил курьера, отдал приказ о реставрации дворца для Амалазунты, вперился в карту и предался мечтам об Империи. С тех пор он нередко возвращался к ним и к карте, справлялся о работах во дворце, ликовал, когда узнал о прибытии корабля, заложника его владетельницы. Верных идей не имел, но рылом чувствовал - здесь зарыто, здесь копать. Готовился, просчитывал варианты, каналы, загибал пальцы, решил не лезть с расспросами. Если приедет, пусть первая объясняет странности своего поведения, он не будет ее перебивать, он только постарается понять, куда она гнет в итоге. В любом случае выгадает, выторгует себе выгодное условие, еще на одну ступень приближающее его к заветному дню.
Случилось самое худшее - ничего, не считая корабля. Причина одна - стабилизация ее положения, а вот вариантов у него теперь два: поддержать Амалазунту против знати, поддержать знать против Амалазунты. В первом случае он укрепляет свой престиж и у нее на плечах врывается в Италию - не бесплатно же покровительство оказывается, во втором - как следует прижимает ее, давит ей лапки, птичка вылетает вон, пока вся не пропала, и не куда-нибудь, а к нему в уготовленное гнездышко. Оба варианта хороши, но противоположны, а выбор затруднителен. Можно попробовать их соединить. В первом случае он получает власть Амалазунты над Италией, частично разделенную с ним, во втором - власть готов над Италией и перспективу экспансии в Италию. Пока на троне Амалазунта, такая экспансия, понятно, начаться не может. Но навряд ли готская владычица согласится принять от него помощь в то время, как ее дела хороши. Не стоит ли поэтому средствами второго плана достичь целей первого, не стоит ли поддержать сначала знать против Амалазунты, провоцируя готов на вооруженное выступление, а потом в разгаре аферы оказать помощь Амалазунте и, спасая ее, перебить знать и тогда уже владеть причитающейся частью лакомой территории?