- Любить женщину плотью - большой грех перед богом. Но не перед тем, который над всеми и все видит, а перед тем, который внутри нас, которого каждый человек ищет, находит и познает в себе...
Гипатий и Александр, которым слуги вечером в покои провели гетер, знаменитых римских гетер, поднявших нехитрое дело любви до подлинного искусства, потупили глаза.
- Это грех человека перед самим собой, - продолжал развивать свою мысль папа (он не боялся банальностей),- перед своим духом, перед высшей своей материей.
По мнению папы, грешными могли быть только мужчины, потому что им, единственно им, принадлежал приоритет познания бога, женщины не могли познавать бога, так как у женщины слишком много места занимали в теле детородные органы, а в голове - постоянная мысль о них. Женщина есть грех сама по себе, ей не может быть даровано прощение.
Все трое слушают с почтением. Гипатий осторожно склоняет разговор в нужное русло: а как, дескать, быть с благодатью?
Папа, явно польщенный, дает пространный ответ. Они все глубоко заблуждались, термины следует понимать не в широком, а в узком, собственном значении слова как желание самого кающегося искупить свою вину и церкви, пришедшей ему на помощь,- и только.
Но ведь из логики Аристотеля этого не следует - пробует возразить Гипатий.
Из логики Аристотеля следует все - раздраженно перебивает отец - в этом ее величие и смысл. Пусть они попробуют доказать свою правоту, опираясь на авторитет великого ученого, и он, не колеблясь, опровергнет их, опираясь на тот же авторитет.
Он обводит их взглядом, полным величия и легкого безумия, взглядом, который наносит на того, к кому обращен, особый слой невидимой краски почтительности и преклонения.
Он явно претендует на мировую роль, заучивает ее, репетирует, собирается играть на большой сцене перед миллионами верующих. Нормальная человеческая речь не проникает в него, его ум работает на других скоростях, при которых невозможно усваивать обращенное к нему, но возможно только внушить.
Вначале беседы он еще мог сойти за простачка, но теперь, по мере того как входит в раж, отрывается от земли и восстает.
Он - вождь католического мира, а это больше, чем любой из императоров и королей. Его легаты орудуют во всех частях Европы, тысячи и тысячи людей принимают веру, вливаются в их лагерь, главари племен и даже целых народов становятся его подданными. Они с Юстинианом поделят мир, пусть император управляет руками и ногами людей - он прибережет для себя их сердца и души.
Посланцы не знают, как и ответить, переминаются. Конечно, благоразумнее не спорить, но и императору докладывать не стоит. Пусть говорит тот, кто самый смелый. Навряд ли он будет пожалован: слушать спокойно такую речь - предавать самостоятельность восточной церкви.
Папа - догматик, идеи завладели им настолько сильно, что он теперь - солдат этих идей, он стоит у них в карауле, у них посту, он принадлежит своим идеям, а не они ему, он их раб и ничего не может в них менять. Есть догма - она над папой, она выше его, потом сам святой отец - ее мужественный атлант, потом клир.
Было бы безумием считать византийского императора способным пойти на поклон, но и Рим не уступит и не подчинится. Тогда почему бы обеим сторонам не проявить суверенитет, как и было задумано сначала, и обо всем договориться на взаимовыгодной основе при полном равенстве сторон-участниц?
Дипломатичный Деметрий решает отложить этот вопрос до следующего раза, нетерпеливому Александру, кажется, нужно попробовать сейчас и, если не получится, искать другого случая, и он пытается. Он лезет не в свое дело, не имея никаких полномочий, напрасно Гипатий сзади тянет его за широкий и длинный рукав и больно тычет ножнами в поясницу.
- А разве церковь не есть равенство, разве спаситель искал званий и чинов? - лезет он со своей правдой-маткой.
Этого еще только не хватало! Гипатий негодует: сановник, посланный выработать международные правила и приемы по борьбе с диссидентами, едва ему наступают на его гордость, сам скатывается на диссидентские позиции и на стороне общих врагов начинает бить своих потенциальных союзников только на том основании, что они сию секунду его не поддержали.
Александру затыкают рот, хорошо, папа пропустил его слова мимо ушей. Старикан слишком экзальтирован, слишком взволнован своей речью; его цель одна - мировая победа христианства с центром в Риме, и он собирается к ней идти, сколько хватит жизни, и воспитать последователей. Он зрит на век вперед: человечество пойдет к ним, с ними и их путем. Они могут заключать союз с Византией, могут не заключать, Византия может признать их, может не признавать. Конечно, сейчас им выгоден союз с Византией, как и ее признание, и они, возможно, пойдут на ее предложения, возможно.
Тут тоже стоит подумать, как бы сотрудничество со старым рабским миром не оказалось пагубным, несмотря на все его экономические преимущества, не пошатнули к ним доверие всех прогрессивных людей - они с кардиналами взвесят и посоветуются. Но уже через сотню, через две сотни лет, полностью победив в своей собственной стране, расправившись со всеми предрассудками и традициями рабовладельчества и став оплотом мировых и прогрессивных сил, они не будут нуждаться уже ни в какой Византии, ни в каких с ней договорах и ни в каком признании с ее стороны.
Пусть поторапливается делать это теперь на «взаимовыгодной основе», когда еще не поздно! И еще, что он может со всей прямотой сказать: напрасны все экивоки на древний Рим, он исторически проиграл и реставрировать его нельзя, напрасны все договора, ориентированные на него: он импотентен. Пусть император запомнит, зарубит на носу: христианство - не только духовная, но и политическая, даже физическая сила и в потенции - реальная власть, и не считаться с ней невозможно, пусть сразу по всем вопросам обращается к ним, и только к ним. Они не хотят играть в бирюльки и теологические кроссворды, не хотят и не могут себе позволить заниматься мелочами, но только серьезным делом и только по большому счету. Только так и тогда предполагаемое Юстинианом возможно.
Вот это улов, вот это урожай! Старик сам вышел им навстречу. Годы молчания и затворничества, годы мучений юности и зрелости сказываются в самоуверенности его преклонного возраста. Слишком часто затыкал себе рот, слишком долго молчал в тряпочку, вот и обрушил теперь на послов империи-соперницы весь свой фантазийный пыл. Им довольно интересно расставлены акценты: три мира, первый - Древний Рим, второй - Византия и третий - новый, мир будущего - они, католицизм. Если Византия начнет искать контактов с древним Римом и пойдет с ним, она проиграет, хочет сохранить себя - пусть идет с ними, пока им это выгодно самим. Но стоит им вырваться своими силами, пока Византия там возится с отмирающей античностью, они обойдутся без Византии и тогда уже поступят с ней с позиции победившей силы, пнут ее подальше вместе с антикой.
Хорошо, послы запомнят - существенный пункт; послы невольно цепляются за бородушку, перебирают ее густые волоски. Но их деятельность не ограничивается визитами к папе. Пока ведутся еще только предварительные переговоры и готовятся черновые варианты соглашений, они - свободные люди, не скрепленные никакими обязательствами, совсем не против каких-то иных дополнительных каналов и за плечами у папы и его агентов по своей инициативе вырабатывают план-дубликат. Для них папино проектанство пока не реально, они трезвые люди и, даже если не хотят, обязаны, как облаченные высоким доверием, жить сегодняшним днем. А сегодняшний день определяет сегодняшняя власть: Амалазунта при своем Аталарихе - формально, а фактически он при ней, значит: Амалазунта, Аталарих, старейшины - расстановка сил.
Бесконечно комбинируют они различные варианты. Чем плох, например, такой: выгодные соглашения со старейшинами, хорошая подножка католицизму, влияние которого Юстиниан явно занижал, и окончательная победа над ним, слияние империй в будущем и перенесение административной и вероисповедальной столицы в Константинополь. Действительно, почему, пока он так молод, не сбить его с ног, не нанести, поверженному, смертельного удара? Почему надо помогать тому, кто так высоко мнит о себе? Надо хорошо взвесить его силы и свои. Или он слаб и боится удара и весь расчет делает на неосведомленность соперника - тогда бить сейчас, немедля, или он уже достаточно силен и все равно поднимется, и тогда лучше не бить, а договариваться.