Юношу и второго гота судили дня через два, приговорили, как и приговаривают за месть, к страшному штрафу - тысяче серебряных динариев каждого,- деньги, которых ни один никогда сразу и не видел и представить, сколько это будет, себе не может. Выпустили погулять и собрать сумму, а пока те почесывали себе затылки (нет денег - будет кол), тайно выплатили им из казны по 1100 серебряных динариев: тысячу на уплату штрафа, а сто в карман на амортизацию души, уставшей от волнений.
Петр не совсем понимает происходящего, но седьмым чувством чует: нечисто. Его облапошивают, над ним смеются. Теодат делает озабоченную мину и долго ему втолковывает особенности готского развития, своеобразие и специфичность сложившейся в стране обстановки, сложность управления такой страной, сложность урегулирования новых порядков, вступивших в серьезный конфликт с традициями, и т. д.- иностранцу не понять. Сами готы, государственные мужи, не всегда понимают, что происходит. А Петр, впервые посетивший Италию (детство не в счет), хочет сразу расхлебать горячую кашу. Нет и еще раз нет. Доверчиво лепит комплименты на лоб: он парень, в сущности, неплохой, и, если хочет быть послом у них, они Юстиниану отпишут, что довольны и лучшего им не надо. Говорит много в таком духе, ловит Петра на крючки и в сети. Но упрямый византиец не ловится: почему гуляют убийцы, когда люди, заплатившие тысячу серебряных динариев, выглядели такими счастливыми, а когда они имели такие деньги, вон тот малец?
Паренька же Теодат не отдаст так просто ни за какие дружеские отношения с Юстинианом. Мальчик ему симпатичен, как родной сын. Есть более высокие вещи, чем меркантильные политические соображения уходящего дня, во имя их он установит над мальчиком негласную, ненавязчивую опеку, не скрывает своего дружелюбного отношения к нему на людях. Ребенок - настоящий, кровный гот, тот гот, который сделает честь любому времени и даже древнеримской республике, он взял на себя смелость угадать желание короля и не ошибся, в то время как другие боялись, мелочились и спорили. На примере этого мужественного мальчика пусть все видят: лучшие представители их породы ни в чем не уступят лучшим представителям самых цивилизованных наций. Остается пожелать, чтобы таких было побольше, их количество даст право заявить о создании нового готско-римского национального гибрида.
Петр покрывается злостью, как коростой. Посланный как добренький, убеждающий, охмуряющий, он должен здесь забыть про свой главный талант: из ума впитывающего, засасывающего должен превратиться в ум подавляющий. Из человека, собирающего разные воли других, в человека, наделенного такой волей в высшей степени, чем другие. Даже великий Юстиниан не только не предусмотрел всего, но даже не усмотрел ничего из того, что случилось.
Петр пишет письмо Юстиниану: Амалазунта, дескать, убита, убита злодейски, он же собирается действовать, как и они договорились, только, учтя ситуацию, более жестко. Заручившись письменным объяснением (есть куда ретироваться), он повел решительное наступление на Теодата и знать. С полчаса шипел им в лицо хотя и вежливыми, но едкими, точными, находчивыми словами. Может, они прорвутся где-то сквозь лукавство и инфантилизм. Господи, под Теодата вода не течет. Такой убьет лучше людей своего народа, тех, кто не станет уважать его в той мере, в какой он сам того хочет. Его надо просто бить, если есть сила, бить по харе!
Если Петр так думает, а заявляет протест, то Юстиниан и думает так и заявляет. Сосед не позволяет вмешиваться в свои внутренние дела - каков нахал. Пока есть несправедливость и сила, способная ее устранить, сила не может не вмешаться. Пришел Юстинианов черед.
Полководец Мунд, варвар и византийский выкормыш, главнокомандующий сухопутными войсками в Иллирии, где они давно уже стояли лагерем и свинели от жары и безделья, пошел на Далмацию - италийскую провинцию, переломал, как картонные коробки, многочисленные готские заставы и захватил Салону - древний город, гордость всего восточного побережья Адриатического моря. Сам поселился во дворце, выстроенном три века тому назад императором Диоклетианом в дни добровольной ссылки на старости лет, в базилике велел устроить пышную службу в честь выигранной битвы, в дыму погребальных костров, окутавших город, провозгласил новую власть. Герой только что окончившейся войны с вандалами, прославленный в армии и среди населения полководец Велизарий собирает флот. От огромного пирога первый кусок откушен - на севере - и тает во рту. Вкусно! Второй кусок будет вырван из другого места, с юга, и будет покрупнее. Он должен чуть отстоять от основной земли, но не быть провинцией, послужить хорошим плацдармом для дальнейших военных действий или же вызвать желание считаться с византийским императором и принять те условия мира, которые он один сумеет дать. Пока Мунд укрепляет достигнутое, ставит свои гарнизоны, пополняет резервы, подтягивает обозы, на юге свежие войска создадут серьезную угрозу готскому королевству - захватят Сицилию. Велизарию сделать вид, что плывет на Карфаген драться с африканцами, под любым предлогом сделать остановку на Сицилии - под предлогом, скажем, пополнения запасов пресной воды или продовольствия, попытаться захватить остров. Тут от него потребуется тонкая, умелая игра. В случае провала попытка не должна выглядеть как запланированное завоевание - они в Карфаген плыли и только. Значит, захват осуществляется одним быстрым, напористым и в то же время нежным движением. Не вышло - путь на Карфаген. Но должно выйти, Велизарий, дружище, понимаешь, дорогой мой, должно выйти - трясет полководца за грудки, смотрит с надеждой и нескрываемой благодарностью.
Единственный человек, которому Юстиниан обязан по самые уши и не может никак расплатиться, сколько бы ни наделял. Это Велизарий его наделяет, доставляет ему деньги, рабов, земли, победы. А он уже из этих денег, земель и рабов в свою очередь наделяет Велизария и других. Те, другие, может, и обязаны Юстиниану, но Юстиниан - всецело Велизарию. Хорошо, что полководец в душе лишь только солдат, хотя по титулам консул.
Флот готов к отплытию. Почти две сотни первоклассных боевых галер, четыре тысячи византийских солдат, три - исаврийских, двести лучших своих воинов прислали союзники гунны, триста - мавры. Вместе с преторианцами, копьеносцами, щитоносцами - личной охраной командующего - восемь тысяч. Велизарий перед императором в день отплытия, в доспехах, с непокрытой головой. Хотел сказать Юстиниан, но не сказал, прижал к себе, чтоб знал, как надеется, как доверяет. Вместе с Велизарием, под его руководством, почти весь командный состав Восточной империи: Константин и Бесс (заместители командующего); начальники конницы: Валентин, Магн, Иннокентий; начальники пехоты: Геродиан, Павел, Деметрий, Урсицин. Если сейчас империю ударить со стороны отплывшего флота в ее мягкое брюхо под Грецию, она тут и протянет свои лапы, даже при ее многочисленных армиях на востоке и севере. Вся мощь Византии, весь ее флот сейчас сосредоточена в груде щепочек, плывущих по морю, швыряемых волнами с точечками человечков. Одна, другая, третья, десятая точечки слетают с палубы, падают за борт и перестают быть точечками; по двадцать - тридцать в неспокойный, штормовой день. При желании, приблизительно прикинув время пути, каждый может подсчитать вероятность для себя. Но это не так страшно, когда морская болезнь замучила, свалила с ног и продолжает терзать. При виде земли солдаты, не привыкшие к длительным морским переходам, выразили бурную радость.
Лучше погибать, чем гнить в трюме, лучше истекать кровью, чем пищей. Но воевать, кажется, не придется. В Катании, где они бросают первый раз свой дружественный якорь под предлогом заправиться водичкой, их встречают как своих освободителей. Цивилизованное италийское население все сплошь приветствует понимающих их цивилизованных византийцев. Драться не с кем и не для чего, их тут, оказывается, давно ждали. Мрачновато поглядывают по сторонам недоверчивые преторианцы: нет ли засады, не спрятаны ли под одеждой улыбающейся им публики боевые клинки, а корабли за спиной не пылают ли, в то время как другие солдаты уже забыли, для чего они здесь, и вовсю набивают жратвой голодное, сотрясающееся от икоты армейское брюхо, одно общее на всех. Малочисленное готское население в страхе гримируется под италийцев и вместе с ними орет ура... В Катании Велизарий оставляет небольшой гарнизон и, как повод избавиться, Бесса, который прозудел ему все уши своими советами.