— Только не вмешиваться? — спросил я, полагая, что именно об этом он хотел меня просить.

— Нет, рассмеялся Гончаров. — Только вряд ли это будет так интересно, как кажется. Ведь у нас все буднично. Работа и еще раз работа.

— Как раз ваша работа мне и нужна. И не так уж у вас буднично, товарищ майор. Раскрытие преступления — разве это не романтика?

— Ого, какой вы! — усмехнулся Гончаров. — Вообще-то в известной мере вы правы. Но поверьте, наша романтика состоит из множества мельчайших деталей, подробностей, самих по себе малоприятных, но совершенно обязательных, «железных», как мы иногда их называем.

— А дело Савушкина?

Гончаров пожал плечами.

— Дело как дело, а в общем не знаю. Пока ничего не знаю.

— Но это неприятная для вас история?

— Как всякое убийство. И почему только для нас? — возразил майор. — Разве преступление касается только потерпевшего и милиции? Оно враждебно всему нашему обществу, нашему укладу жизни. Но ведь кому-то надо заниматься этим делом… — усмехнулся манор. — Эго и снижает наш интерес к романтике.

Машина замедлила ход и остановилась. Я взглянул на часы, было без четверти двенадцать.

Кабинет заместителя начальника райотдела милиции находился в конце длинного коридора. Мы уже были у дверей кабинета, когда к нам подошел младший лейтенант милиции и, подняв руку к козырьку, доложил, что майора Гончарова спрашивают из управления. Гончаров направился к телефону, а я постучал в дверь и вошел.

Девушка в белой блузке прекратила печатать и вопросительно посмотрела на меня. Я назвался и спросил, могу ли видеть капитана Дроздова. Ома быстро прошла к двери и смежную комнату и, слегка приоткрыв ее, сказала негромко: — Приехал писатель.

— Пусть войдет, — послышался звонкий голос.

— Пожалуйста, проходите. — Девушка посторонилась и пропустила меня.

— Входите, входите, товарищ! Жду вас!

Навстречу мне шел высокого роста молодой офицер и приветливо улыбался.

— Капитан Дроздов, — представился он. — Комиссар звонил мне по телефону. Очень рад. Присаживайтесь вот сюда, на диван.

Поначалу разговор не завязывался. Капитан ждал Гончарова, и ему было не до посторонних.

— Какие новости? — спросил Гончаров ещё на пороге кабинета. — Комиссар недоволен, нервничает. Говорит, что расследование идет односторонне, без учета всех версий. Что удалось узнать?

Гончаров снял пиджак, повесил его на спинку стула, отстегнул пуговицу у воротника, растянул петлю галстука и уселся рядом со мной на диван.

— Много нового, товарищ майор! — поспешно и, как мне показалось, радостно ответил Дроздов.

— Да? Интересно. Неужели деньги или оружие нашли?

Дроздов покачал головой.

— Пока нет. Во-первых, нам позвонили из Клина, сообщили, что Савушкин не был у своей тети с позапрошлого воскресенья, а во-вторых, к нам пришла одна гражданка и принесла кепку, выпавшую из машины.

— Какую кепку? Из какой машины?

— Полагаю, что кепку Савушкина. Кого же еще?

— Не понимаю.

— А вы сами с ней поговорите.

— С кем, с кепкой?

— С Кедровой. Я ее сейчас приведу.

Дроздов быстро вышел из кабинета и скоро вернулся с молоденькой миловидной женщиной, держащей на руках грудного ребенка в белом кружевном конвертике. Женщина села в кресло возле письменного стола, поправила свое голубенькое с цветочками платье, заглянула в конвертик и, найдя там все в порядке, посмотрела на нас.

« — Будьте добры\», — сказал Дроздов, — повторите товарищам показания, которые вы дали следователю прокуратуры.

— Сначала?

— Да, пожалуйста.

Женщина помолчала, потом не торопясь негромко стала рассказывать:

— Значит, так. Вчера вечером я возвращалась домой. Я была у мамы. Она живет на улице Баумана, а я — в Гороховском переулке. Потемнело, начался дождь. Вдруг слышу выстрел. Я испугалась, конечно, и остановилась. Откуда, думаю, что такое? В это время мимо меня пронеслась машина серого цвета, легковушка, и я увидела, как из окна, где сидит шофер, что-то упало. Мне показалось, что с головы шофера… Я подбежала и подняла. Оказалась кепка, немного поношенная. Вот она, лежит на подоконнике в газете.

Гончаров встал, подошел к окну, развернул газетный сверток и достал из него шерстяную коричневую кепку. Осмотрев кепку, ом снова аккуратно завернул ее и положил на прежнее место.

Показания Кедровой действительно много стоили, и, по-видимому, Гончаров придавал им серьезное значение. Это подметил н Дроздов. Он улыбался, ободряюще глядя на молодую женщину.

А Кедрова продолжила свои рассказ:

— Вначале я хотела бросить се, но мне показалось, что между стрельбой и автомашиной имеется какая-то связь. Я даже подумала, надо сейчас же эту кепку отнести в милицию, может быть, она будет нужна, но тут пошел сильный дождь, и я заторопились домой, а потом началась гроза, и я уже из дому не выходила… Я бы вчера еще ее принесла, да так уж получилось, — извиняющимся голосом проговорила женщина.

Она склонилась к ребенку, спавшему у нее на руках. Розовое личико его было серьезно и хмуро.

— Скажите, номер машины вы не заметили? — спросил Гончаров.

— Нет. Меня товарищ следователь уже спрашивала. Ах, как жаль, что я не догадалась!

— Машина быстро промчалась мимо вас?

— Очень быстро. Я даже испугалась, когда ома завизжала на повороте в Малый Демидовский переулок. Ее так швырнуло.

— И вы видели, как кепка слетела с головы? — уточнял Гончаров.

— Да. Кепка вроде как мелькнула и упала на мостовую.

— По ходу машины вы стояли с левой или с правой стороны?

— Дайте сообразить. Значит, так. Машина шла от улицы Карла Маркса, — Кедрова помогала рукой объяснить направление, — а я стояла напротив школы, значит, с правой стороны. С правой! — твердо заключила она.

Дальнейшие показании Кедровой интереса не представляли, однако Гончаров, не перебивая, выслушал ее внимательно до конца.

« — Большое вам спасибо\», — сказал он, вставая. — Вы нам очень помогли. Извините, что задержали. Небось своих дел невпроворот.

Мы тоже поднялись со своих мест.

— Пожалуйста, — смутилась Кедрова. — Только что же я сделала? Кепку подобрала да принесла…

— Это для нас очень важно, поверьте. Еще раз спасибо. А малыш у вас понятливый. Молчит, знает, что мама по серьезному делу пришла.

— Он у меня умненький, — порозовела от удовольствия Кедрова и, прощаясь, протянула руку.

С минуту мы стояли, не говоря ни слова. Первым нарушил молчание Гончаров:

— Молодец! Не посчиталась со временем, пришла.

— А как же? Без таких помощников грош нам цена, — отозвался Дроздов.

— Верно! — кивнул головой Гончаров. — Ну. ладно. Возьмемся за работу. Значит, Савушкин у тетки в Клину не был. Так, так. Товарищ капитан, следователь прокуратуры у вас? Я бы хотел вместе с ним допросить Савушкина. Скажу по совести, кое-какие детали мне еще не совсем ясны.

Через несколько минут в кабинет вошла молодая женщина в строгом черном костюме, на лацкане которого поблескивал университетский значок. Она приветливо улыбнулась нам. Меня представили. Это и был следователь прокуратуры Вера Анатольевна Коваленко.

Савушкин слегка сутулый, лет 35–37, с бледным небритым, ничем не примечательным лицом. Такие лица обычно не запоминаются. Чувствовалось, что он испуган и насторожен. У него был вид человека, страдающего головной болью и не выспавшегося. Помятый костюм, расстегнутая рубашка усиливали неприятное впечатление.

Савушкину предложили сесть. Он тяжело опустился на стул, обвел нас слегка припухшими глазами и почему-то шепотом попросил дать ему покурить. Гончаров протянул портсигар. Поблагодарив, Савушкин взял папиросу и закурил. Однако после первой же затяжки поморщился и погасил папиросу. Вкус табака, видимо, был ему противен.