На следующую ночь, прежде чем встать, я достала из тайника пакет с трофеями из гнездышка новобрачных и тщательно накрасилась. Замазала покойницкую кожу тональным кремом цвета слоновой кости, сделала маккиях, расчесалась и побрызгала на себя духами.

Лариска, увидев меня, впала в истерику:

— А, — визжала она на весь погост, — это моя помада, моя! И цвет, и запах — все совпадает! И духи мои! А ну отдавай!

— Было ваше, стало наше, — сурово отбрила я. — Законы военного времени, дорогая моя.

— Отдай! — кричала она.

— Да с чего? — удивилась я. — Интересно, как бы ты с собой в могилу все это добро унесла, а? И вообще — я что-то не пойму! Я тебе подруга единственная или нет? Ты мне что, какой-то косметики пожалела???

Она призадумалась, после чего нервно буркнула:

— Дай хоть накраситься.

Я хотела было отказать из вредности, но посмотрела на нее и вспомнила — как ни крути, нас тут всего двое. Надо и правда держаться вместе.

— Пошли… подруга, — неласково процедила я и повела ее в подземную гостиную.

Сделав макияж, Ларинцетти пришла в чудесное расположение духа. Мы с ней встали из моей могилы, и тогда она произнесла накрашенными губками:

— Я тут днем подумала — надо его повесить. Самоубийство будет очевидно.

— Мда? — неопределенно хмыкнула я.

— Я и березу присмотрела, там ветки низко расположены. Пошли покажу!

— Да погоди ты, — поморщилась я. — Я тут что подумала — не надо торопиться с его смертью.

— Вот тебе раз! С чего бы это?

— С того, что пусть сначала сделает нас живыми мертвыми навечно, ясно? И плюс — пусть научит, как это делается, чтобы потом, когда он встал, мы и над ним могли ритуал провести. А то сорок дней наступит — и все.

Она подумала и кивнула:

— Разумно. Но тогда давай учиться быстрей, ладно?

Я пожевала травинку и недовольно сказала:

— Там видно будет. Сейчас меня волнует другое — когда же он придет?

— Скоро, — твердо пообещала Лариска и я ей отчего-то поверила.

Однако прошло часа два — Антон так и не появился.

Загрустив, я отправилась проведать бомжа. Он как обычно дрых на своей любимой лавочке около чьей-то могилки.

— Слышь, касатик, — пропела я сладким голосом.

Касатик и ухом не повел.

— А что-то тебе принесла…

Он слегка приподнял голову и хмуро велел:

— Ну, показывай.

Я жестом фокусника вытащила из-за спины стопку водки, что прихватила с могилы по пути сюда.

— Поди вода? — скептично молвил он.

— Да неужто я тебя обманывать стану?

— Ладно, заходи, разделим по-братски, — смилостивился он.

— Э, — заюлила я, — некогда мне, мил человек, да и непьющая я. Тебе вот принесла по доброте душевной, так что ничего делить не надо. Так что иди сюда да возьми сам стопку.

— Ну, ради такого дела можно и встать, — поразмыслив, сказал он.

— Да не к ограде, не к ограде иди, — закричала я на него, увидев, куда он направляется. — Что, я тебе через прутья должна передавать водку? Нет уж, ты давай выйди ко мне, выпьешь да посидим с тобой потом душевненько.

— Ну, если душевненько…, — пробормотал он и направился к воротам кладбища. Я, затаив дыхание, следила за вредным бомжом. Эх, да неужто я сегодня его сделаю!

Я уже злорадненько потирала ручки, когда бомж споткнулся, упал и не встал.

— Эй, дяденька? — тревожно позвала я

Дяденька свернулся калачиком и всхрапнул.

Я еще минут пятнадцать стояла у ограды и улещивала его, обещала ящики водки и цистерны бормотухи — в ответ раздавался лишь храп.

Плюнув, я снова пошла к Ларискиной могиле.

Зрелище мне предстало просто дивное. Антон уже сидел на своем пеньке, а перед ним павой прохаживалась Ларинцель. Ворот ее платья был художественно надорван, приоткрывая грудь, белое платье как-то хитро подвернуто и превратилось в мини. Мда, ножки у мерзавки были ничего. Ну да с моими не сравнить.

Как и следовало ожидать — Антону на ее мертвые прелести было ровным счетом наплевать.

— Ночи доброй, — вышла я к ним.

— Привет, Алёна, — спокойно кивнул парень, а Лариска метнула недовольный взгляд. «Не могла подольше погулять, зараза ты этакая», — явственно читалось в нем.

— Ну, что ты решил по вчерашнему разговору? — спросила я.

— Он будет учить! — вылезла вперед Лариска, всем видом показывая, что она уже обо всем с ним переговорила и договорилась.

Я, не обращая на нее внимания, смотрела на Антона.

— С одной оговоркой, — сурово заявил он. — Никаких капризов. Полное послушание. Согласны?

Я оценивающе посмотрела на него. Быть послушной для этого парня? Да только об этом и мечтаю!

— Согласна! — с готовностью брякнула Лариска.

— А можно поподробнее узнать, что конкретно в себя включает обучение? С чего мы должны закапризничать или восстать? — поинтересовалась я назло Лариске.

— Я буду учить вас быть мертвыми, девочки, а вы слишком живые, — ответил он. — И потому я стану учить вас выпивать кровь из людей, входить в их сны, по вашей воле они вмиг сгниют, а от прикосновения — сойдут с ума. Вы, живые, восстанете, ведь так? А для мертвого это нормально, ибо без этого просто не прожить.

— А мы уже одного свели с ума, — с гордостью доложила подруга.

Я внимательно посмотрела на нее. Похоже, слова Антона ее нисколько не впечатлили.

— Знаете что, дорогие мои, — задумчиво сказала я, — вы как хотите, а я не смогу.

— Дура, что ли? — осудила меня Лариска. — Сгниешь ведь через месяц.

— Что теперь? — пожала я плечами. — Но убивать — не стану.

— Меня так убила, рука не дрогнула, — ядовито высказалась она.

— То не я делала — моя смертельная обида. Ты же сама знаешь, каково это.

Лариска открыла рот, чтобы возразить, потом, видать, что-то вспомнила и замолчала.

— Антон, — повернулась я к парню. — Как насчет прогулки под луной? Мадам Ларийская знает одну чудесную березу и жаждет нам ее показать, правда, Лар?

— А? Ну да, — бормотнула она. — Уже иду, только веревку захвачу.

Парень вместо ответа взял мою руку и мягко сказал:

— Посмотри мне в глаза, Алёна. В ГЛАЗА!

И я непроизвольно подчинилась его приказу. Заглянула в его зрачки, потерялась в серой радужке, глубже, глубже….

И предо мной, словно в калейдоскопе, принялись мелькать картины.

…Вот я, бледная и прекрасная, сижу на ромашковой поляне. Голова склонена Антону на грудь и он нежно гладит меня по голове. На миг поразило ощущение тихого счастья и нежности, которыми была полна эта картина.

…А следом, словно удар хлыстом — рассохшийся гроб, истлевшее тело. На гнилом черепе еще держатся пучки прелых волос, некогда бывших золотыми, а теперь — невообразимого бурого цвета. Я вгляделась — и обнаружила, что мертвая плоть буквально нашпигована могильными червями, они деловито, по-хозяйски пожирали тело, прогрызали в нем норки и ходы. Они жили в нем и им же питались.

…На мою голову опустился ромашковый венок, сплетенный Антоном…

…Невообразимая вонь тухлого мяса, и внезапно труп поднял веки, и я увидела, что это мои глаза. Только теперь они были покрыты шевелящимися жирными червями.

Не выдержав, я закричала.

— Тихо, Алёнушка, тихо, — Антон прижимал меня к себе, гладил по волосам — прямо как там , на ромашковой поляне. — Успокойся, уже все, все…

— Что это было? — стуча зубами, прошептала я.

— Я не знаю, что ты видела, — покачал он головой. — Только в левом зрачке ты видела себя через три года мертвой, а в правом — мертвой живой. Это — твое будущее, Алёнушка.