На уровне нуклеарных вибраций, — ответил пилот, оценив показания спектроанализатора.

— Причина? — Флаг-кампиор перевел взгляд на Снарта.

— По-моему, все предельно ясно, — не задумываясь, ответил тот. — Сработала защита, а значит, исказилась метрика. Вы видели, как раздвоился нуменал?

— Угол разбега компонент? — последовал следующий вопрос к Астьеру.

— Около тридцати градусов.

— Оптический мираж?

— Не похоже. — Астьер в раздумье пожевал губами. — В обоих случаях приборы зарегистрировали наличие массы.

— Что скажешь? — командор снова обратился к Снарту.

— Думаю, причина в том, что “Ясон” уже изначально проявился в области искривленного пространства. Взгляните в зеркало. На кого мы стали похожи?! Таких уродин не встретишь и в кунсткамере.

— Выходит, это все из-за нуменала? — с неудовольствием отметил Шлейсер, не упустив случая в очередной раз осмотреть изменившиеся до неузнаваемости лица коллег.

— Разумеется, — ответил универсал, после чего сразу приступил к пояснению. — Свет, как и должно быть, подвержен воздействию гравитации. Пространство же может быть свернуто в какую угодно форму. Исследуемый объект может находиться сбоку или за спиной наблюдателя, но, следуя направлению луча — а другого мерила прямолинейности нет — он будет видеть его прямо перед собой и считать, что его соединяет с ним прямая линия. Другое дело гипервибрации. На таких частотах связь излучения с гравитацией если и не теряется, то по крайней мере сильно ослабевает. Поэтому в искривленном пространстве наблюдатель будет видеть два луча. Один, следуя правилу туннельных переходов, действительно распространяется кратчайшим путем. Второй же следует с опозданием: по дуге, спирали или лабиринту. Оба они информативны и оба несут физическую, хотя и различающуюся по темпоральной доминанте нагрузку.

— Как рассчитать топодинамику среды с учетом разрыва ее сплошности? — спросил Шлейсер, уже в полной мере понимая, что они влезли туда, куда ни в коем случае не надо было соваться.

— Пока не знаю. Но уверен, если наблюдения продолжить, то разбег компонент увеличится еще больше.

Шлейсер обратился к Астьеру:

— Как думаешь? Может, есть смысл еще раз попробовать?

— Упаси бог! — вскинулся пилот. — Просто вы не знаете, что это такое. Потому и смелые. А я еще со времен работы в Навигационном корпусе помню, как один из наших — Стэп Хардсдорф — при обследовании Амтенара, то ли по глупости, то ли случайно вошел в резонанс с такими волнами. Мы как раз испытывали новую модель нейтринайзера для прокладки каналов. Что тогда произошло — словами не передать. От него и его посудины пылинки не осталось. Полная дезинтеграция.

— Во-первых, это было давно, — заметила Грита, которая с его слов помнила эту историю. — А во-вторых, “Ясон” с его возможностями — это тебе не какая-нибудь колымага.

— Согласна, — поддержала Аина. — Эти волны существуют сами по себе и существовали всегда. Стоит ли их опасаться?

— Мне наплевать на то, что они есть и раньше были, — отрезал Астьер. — Дело в другом. Генерируя и усиливая такие частоты, мы рискуем рассыпаться — хорошо, если на атомы. И тут никакая защита не поможет. Скажу откровенно: сам не хочу этим заниматься, и вам не советую.

— Понятно, — не стал возражать Шлейсер. Пока он был в раздумье. В словах Астьера содержалась часть правды, и он прекрасно это понимал. С другой же стороны, нужна информация. А как ее добыть, не подвергая себя опасности?..

— Почему все-таки эта часть неба не проявлена? И что за пятна появились перед сбоем? — спросил он после того, как Аина раздала всем по очередной порции тилерафоса.

— Нуменал экранирует все виды излучений, исключая разве что квантовую область спектра, и свои собственные, — ответил Снарт.

— И что?

— Пространственные искажения, — подвел итог универсал. — Пятна — это находящиеся позади него звезды, вернее наиболее крупные скопления ярких звезд, проявившиеся на небе в виде пятен. При дальнейшей фокусировке, мы могли бы их увидеть. Неважно, в каком виде, цвете и расположении.

— Ты хочешь сказать, это были смазанные контуры созвездий?

— Да. Крупные и яркие астрокластеры. Если бы мы сейчас вышли из номы, то увидели бы звездное небо без искажений.

— Резонно, — согласился Шлейсер. — Пожалуй, так и есть. Но я смотрю, тебя еще что-то беспокоит?

Действительно, Снарт, даже несмотря на откровенно кащеевский, лишенный признаков эмоций облик, выглядел крайне озабоченным. По-бычьи нагнутая, голая как яйцо голова, настороженный блеск ввалившихся глаз, подрагивающие, казалось бы состоящие из обнаженных костей пальцы — все это выдавало не того Снарта, к которому за годы странствий успели привыкнуть.

— То, что мы вот так вдруг оказались в зоне метастабильности, полагаю, сомнений не вызывает, — отозвался универсал. — И то, что мы наблюдаем, свидетельствует об изменении тригонометрических соотношений в рамках сопредельного “Ясону” космоса.

— Параконтинуальный затон? — уточняя переспросил Астьер.

— В общем смысле, да. Нравится это кому или нет, но мы преждевременно и без подготовки вступили в область надугольных, нелинейных, а может и нефункциональных связей — туда, где есть все и в то же время нет ничего.

— Не мудри, поморщился Шлейсер. — Объясни нормальным языком.

— Пространство здесь уже не является однородным. — Снарт, как и все, был еще очень слаб, поэтому говорил тихо, медленно и без своих обычных подначек. — Оно меняется от точки к точке, определяя тем самым функцию кривизны. Вместе с этим меняется и многое другое, включая формулировку законов сохранения. Мне, например, уже понятно, что в рамках изученной мегатории такой объект наблюдается впервые. — На этих словах он запнулся, но тут же поспешил добавить: — В той части, конечно, откуда возвращались без потерь.

— Лекцию собрался читать? — не без иронии заметил Шлейсер. — Из таких мест, как известно, если и возвращались, то лишь экзоты. И у нас есть все шансы пополнить их ряды. Говори проще и по существу.

— Так я и говорю… — Снарт, похоже, был сбит с толку замечанием командора, поэтому надолго замолчал. Наконец, собравшись с мыслями, он продолжил: — Теперь, когда я вижу это, то не исключаю ничего из сказанного об этой дыре раньше.

— И чему ты отдаешь предпочтение? — Голос Сеты уже достаточно окреп; в ее серых необычайно красивых даже после уродотрансформирующего овердрайва глазах проснулся интерес.

— Поживем — увидим, — не стал углубляться в детали Снарт. — Скажу одно: окружающая нуменал область субстабильности растет. И мне это не нравится. Закладка этого TR-канала производилась по всем правилам — в пределах допуска инвариантного пласта космоса, откуда в любой момент можно переформатироваться. Почему мы оказались внутри метаконтура, для меня, например, полнейшая загадка.

— И вовсе не загадка это, — отозвалась на слова универсала Грита. — Объект живет, дышит. Что мы о нем знаем? У нуменала могут быть иные, неизвестные нам циклы, исчисляемые сотнями, а то и тысячами лет.

— Но наша программа планировалась на середину минимума, — напомнил Астьер.

— Накладка, — объяснила Сета. — Такое бывает. Сейчас важней другое. Как обстоят дела со связью?

— Связь в порядке, — объявил Шлейсер. — Готовлю первую передачу.

Вынужденная, а главное, преждевременная активизация вымотала кампиоров. Убедившись, что аллоскаф надежно “привязан” к фильере канала, а внешняя среда не оказывает на космиадоров негативного действия, Шлейсер прервал обсуждение и предоставил возможность каждому заняться, чем заблагорассудится. По правилам на реабилитационный период отводилось трое земных суток. Но при необходимости он мог быть продлен на неопределенное время. Обычно этого хватало. Нередко аллонавты даже раньше срока включались в работу. Но в тот раз (и это, пожалуй, был единственный случай) экипажу на восстановление сил была предоставлена целая неделя.

Пользуясь случаем, ожившие, посвежевшие, переборовшие цитострессовый синдром кампиоры старались с наибольшим авантажем проводить предоставленное для отдыха время.