— Да-да, — отозвался Юшкас. — Жаль, что сохранились только черновики и записные книжки....

Протерев очки, прокурор снова углубился в чтение.

«Подлинные документы, хранящиеся в архивах, неопровержимо свидетельствуют о том, что агенты католической реакции, не считаясь с волен верующих, ведут явную и тайную борьбу против свободы и прогресса и зачастую становятся организаторами диверсий, шпионажа и антигосударственных заговоров.

Нам известно, и об этом мы расскажем в книге, что и ныне многие из «святых отцов» продолжают творить свои черные дела...».

— О, это уже о наших днях! — воскликнул прокурор. — Любопытно... Вот послушайте, товарищ Юшкас... — И прокурор прочитал вслух:

«В свое время католическому духовенству было запрещено участвовать в движении за мир. Вот один пример из тысячи подобных. Итальянского священника Гаджеро, участвовавшего в международных конгрессах за мир между народами, лишили духовного сана, отлучили от церкви и натравили на него свору фашиствующих реакционеров. А чего стоят такие откровенные изречения реакционного католического журнала «Чивильта каттолика»: «Сосуществование — это утопия, которая может усыпить Запад. Разрядка является опасной иллюзией... Надо остерегаться компромисса с Востоком...».

— И это в наши дни, когда народы ищут путей к дружбе, — сказал прокурор, задумчиво повертел в пальцах карандаш и продолжал:

«28 октября 1958 года конклав (собрание кардиналов) избрал нового папу Римского — Венецианского патриарха, кардинала Анджелло Ронкелли. Он принял имя Иоанна XXIII.

Будем объективны, новый папа оказался куда более дальновидным и проницательным, нежели его предшественник. Он учел настроение умов верующей паствы. Он не призывал к войне, а в отдельных случаях даже высказывался против нее. Ныне Иоанна XXIII нет. Он умер. Умер в атмосфере ненависти и вражды со стороны могущественных реакционных сил, преобладающих в высших сферах католического духовенства!

Американские техники на одном из испытательных полигонов с разрешения высших властей вмонтировали в головную часть ракеты амулет с изображением святого Христофора. Святой верхом на атомной боеголовке! Поистине надругательству над чувствами миллионов верующих католиков нет предела!..

И неудивительно, что в Западной Германии христианнейший, благочестивый бывший канцлер Аденауэр с усердием, достойным лучшего применения, поощрял «труды» иезуитов, раздувающих кадило новой мировой воины. В Вюрцбюрге, на сессии католической академии иезуит профессор Грундлах заявил, что атомная война не противоречит догматам католической церкви. А его коллега из Мюнхена, некий профессор теологии Монцель, провозгласил: «Принцип — я хочу жить — является антиморальным».

Юшкас уже дважды читал черновики рукописи профессора Шамайтиса и все же слушал с неослабевающим вниманием. Когда прокурор сделал паузу и потянулся к стакану с водой, Юшкас посоветовал:

— Вы посмотрите дальше, насчет ядерного оружия.

Прокурор, чуть шевеля губами, снова углубился в чтение. Через несколько минут он рассмеялся:

— Вот это да!.. Это же «хлеб» для «Крокодила», честное слово... — И он прочел вслух:

«Некоторые, наиболее ретивые служители католической церкви договариваются до того, будто бы ядерное оружие хорошо тем, что дает возможность человеческим душам одновременно вознестись на небо и попасть в рай... Ведь это издевательство над верующими! Ведь это проповедь атомной войны под знаменем Христа!» — Да, теперь все понятно, — подытожил прокурор. — Шамайтиса не только ненавидели, но и боялись. Бесспорно, боялись.

Он встал, подошел к Юшкасу и закончил свою мысль:

— Пора действовать активно. Подготовку будем считать законченной. Вы согласны?

Юшкас молча кивнул. Он согласен. Но как, с чего начинать? У него есть свой план, но не сочтет ли прокурор этот план слишком рискованным?

— Я думаю, — медленно заговорил следователь, — что многое может рассказать Мария Шамайтене. Надо начинать с нее. Надо убедить ее в том, что она должна рассказать мне все, что знает. Все!

Прокурор согласился.

— Да. Поезжайте снова к вдове, на Погулянку. Вы друг ее погибшего сына. С вами она будет откровеннее, чем с кем-нибудь другим.

...Марии Шамайтене нездоровилось. Почти все время она лежала в постели и только изредка вставала, чтобы пройтись по комнате, постоять у распятия и помолиться. Иногда к ней приходили знакомые, рассказывали новости, передавали привет и благословение отца Августина.

Юшкас присел на стул возле постели Марии, справился о здоровье, извинился, что нарушил ее покой.

— Ничего, ничего, — успокоила его старушка. — Спрашивай, я отвечу тебе... Наверное, так надо.

— Да, тетя Мария, так надо.

Юшкас вглядывается в бледное, похудевшее лицо Марии, и ему становится жаль эту старую женщину, потерявшую сначала сына, а теперь и мужа.

— Скажите, тетя Мария, вы когда-нибудь читали рукопись последней книги вашего мужа? — спрашивает он.

— Что ты! Нет! Нет! — почти вскрикивает старуха и крестится. — Разве могла я читать эти греховные бумаги?

— Раз вы говорите — греховные бумаги, значит, вам известно, что в них написано?

— Да простит ему господь бог! — шепчет Мария, не отвечая на вопрос.

— В прошлый раз вы называли мужа великим грешником. Почему?

Мария некоторое время молчит, беззвучно шевеля губами, потом тихо отвечает:

— Он грешен, очень грешен... Его последний труд... Вот и кара божья...

— Грешный труд, кара божья... — повторяет Юшкас и быстро спрашивает: — Так считает отец Августин?

Старуха молчит, но в ее глазах, полных скорби и страдания, следователь читает ответ на свой вопрос. Да, трудно женщине, больной, старой... Но Юшкас продолжает:

— Тетя Мария, отец Августин читал рукопись до отъезда вашего мужа на дачу или позже?

Старуха всхлипывает:

— О, я грешница, грешница...

— Вы не совершаете ничего греховного, — говорит Юшкас. — Это мирское дело, а отец Августин — слуга бога. Что ему до наших земных тревог? Говорите, я слушаю, тетя Мария, до или после?

Вздыхая и всхлипывая, Мария медленно, с трудом, рассказывает, и следователю становится ясно многое, о чем вчера он мог только догадываться.

— Святой отец, — тихо говорит Мария, — посоветовал мне: пусть Альберт уедет из дома... Надо уберечь дом от греха...

— Вы об этом сказали мужу?

— Да, — покорно говорит Мария, — и он уехал.

Вот оно что... Все постепенно встает на свои места. Теперь только нужно увязать, соединить отдельные, разрозненные факты и тогда...

Юшкас делает несколько шагов по комнате. Так легче думается, так легче сдержать волнение. Каждый его шаг отдается болью в сердце старухи.

— Тетя Мария, скажите, пожалуйста, — мягко спрашивает следователь, — кто ремонтировал дачу перед приездом туда профессора?

Мария удивленно пожимает плечами:

— Какой-то мастер... Столяр...

— Вы знаете его фамилию?

— Нет... Зовут его, кажется, Зигманас.

— Вы раньше не были с ним знакомы?

— Нет. Два раза он молился рядом со мной в костеле.

— Почему же вы обратились именно к нему?

— По совету отца Августина. Он сказал, что Зигманас — набожный католик. Недавно приехал в наш город из деревни, нуждается и за недорогую плату сможет быстро привести в порядок дачу.

— Вы лично разговаривали со столяром?

— Да, два раза... Мы быстро договорились, я вручила ему ключи... Когда все было готово, он пришел за деньгами и сказал, что теперь дача в порядке, можно переезжать...

— Где живет этот человек?

— Не знаю,

— Как он выглядит? Высокий, маленький?

— Обыкновенный деревенский человек. Невысокий, немного седой... Голос у него тихий, мягкий...

— Как он был одет?

— Не помню... Да разве это так важно?

— Очень! После пожара вы видели его где-нибудь?

Нет, Мария больше не видела этого человека.

Старушка устала. Надо было заканчивать и без того затянувшийся разговор. Записав все существенное из рассказа хозяйки, Юшкас протянул ей протокол. Вздохнув и перекрестившись, Мария подписала его. Поговорив еще немного уже совсем на другие темы, Юшкас простился и вышел из квартиры. Однако на улице, у подъезда, остановился. Не вполне осознанная тревога удержала его возле дома. Нет, он не обо всем расспросил тетю Марию. Он упустил существенную деталь, без нее нельзя полностью восстановить картину преступления. Всего одна деталь, один штрих, но такой важный...