Президент собирался привести еще один пример, но тут вошел дежурный чиновник и доложил о приезде одного важного сановника, вызванного самим президентом.

— Приходится прервать нашу беседу, — сказал президент, — но я прошу вас пожаловать ко мне сегодня же в девять часов вечера. Я позабочусь о том, чтобы мы не были стеснены временем для того, чтобы иметь возможность принять какое-нибудь решение.

— Я не премину явиться, — почтительно ответил Ник Картер и ушел.

Выйдя из Белого Дома, Ник Картер направился через площадь Лафайета в гостиницу «Арлингтон».

В огромном вестибюле гостиницы он сел у окна, откуда мог видеть верхнюю часть авеню Коннектикут, гордость и красу Вашингтона, и взялся за газету.

Взглянув случайно на улицу, он увидел на углу того самого человека, о котором президент только что беседовал с ним.

Ник Картер был очень высокого мнения о сенаторе Галлане. Он считал его одним из наиболее способных, дельных и честных государственных деятелей республики и был твердо убежден в том, что Марк Галлан не мог проронить ни одного слова из беседы с президентом.

Когда сенатор приблизился к главному подъезду гостиницы, Ник Картер пошел ему навстречу.

— Вот так приятный сюрприз, — воскликнул Галлан, — как вы попали сюда, в Вашингтон, мистер Картер?

— По делам, — ответил сыщик, — сами знаете, наш брат хотел бы быть вездесущим.

— А есть ли у вас свободная минутка для меня? Мне хотелось бы с вами кое о чем побеседовать. Пойдемте туда, в тот уголок.

Вблизи одного из огромных стенных зеркал, поднимавшихся от мраморного пола до мозаичного потолка, они сели.

— Ну, кого вы теперь собираетесь затравить? — спросил Галлан с многозначительной улыбкой. — Или вы начали заниматься политикой? По лицу вашему вижу, что вам хотелось бы сказать: «Это не ваше дело, сенатор!» Ведь так, милейший?

— Раз вы сами догадались, то я не буду отрицать, — отозвался Ник Картер.

— Отлично. Да я, впрочем, совсем не любопытен и вовсе не хочу знать чужих секретов. Но теперь перейду к делу, у меня у самого есть для вас маленькое поручение, конечно, в том только случае, если вы имеете возможность и желание принять его.

— То и другое у меня для вас всегда найдется. Говорите, в чем дело. Если я буду иметь хоть малейшую возможность, то с удовольствием исполню ваше поручение.

— Вот в чем дело, милейший Картер, — начал сенатор, — со мной случилась неприятная история. Хуже всего то, что я никак не пойму, в чем, собственно, дело: либо человек, известный всему миру как честный и достойный уважения деятель, изменил своему слову, либо на самом деле между небом и землей есть вещи, о которых и не снится нашим мудрецам. Говоря откровенно, я уже давно собирался вызвать вас сюда. Но меня останавливало опасение показаться смешным в ваших глазах, у вас какая-то особая манера смеяться, когда говоришь о сверхъестественных явлениях… Ну вот, вы опять смеетесь. Смейтесь сколько хотите, но скажите мне, имеете ли вы понятие о том, каким образом орудуют и каким образом общаются между собой заграничные шпионы.

— Неужели вы на самом деле полагаете, что сделались жертвой таких шпионов? — спросил Ник Картер, не высказывая, однако, особого удивления.

— Я не полагаю, а отлично знаю, что я постоянно окружен такими шпионами. Они подслушивают мои невинные частные беседы и самые важные совещания, даже такие, которые происходили с глазу на глаз с человеком, которому я слепо доверял. Им стали известны вещи, о которых мы дали друг другу слово никому не говорить. И именно это-то и сделалось достоянием гласности.

— Не можете ли вы назвать пример?

— Пример? Не один, а десятки примеров. Конечно, вполне конфиденциально, так как никто не должен знать, что я беседовал с вами об этом.

— Полагаю, что вы меня знаете и не сомневаетесь во мне.

— Конечно, знаю. Это уж я применил теперешнюю мою обычную фразу. Так вот, недавно у меня была беседа с президентом; мы говорили с ним о вещах, осуществление которых откроет новые пути всей нашей внутренней политике. Как и всегда, у нас с президентом были тождественные взгляды, и мы дали друг другу слово хранить молчание уже потому, что преждевременное оглашение наших планов поставило бы на ноги всю оппозицию и натравило бы на нас всю прессу противного лагеря. Но я совершенно зашел в тупик, когда на другой же день мой политический противник Гарденер на открытом заседании огласил все подробности моего соглашения с президентом, и мне оставалось только, вопреки истинному положению дела, заявить, что сообщения Гарденера представляют собой чистейший вымысел и сплетню. Это, однако, весьма неприятное впечатление, не говоря уже о создавшемся недоразумении между мной и президентом. Он поневоле должен считать меня легкомысленным болтуном или даже непорядочным человеком. Правда, и я мог бы его считать таким же, но это поставило бы меня в смешное положение перед самим собой. Я не думаю, чтобы президент считал меня способным изменить моему слову, но, несмотря на это, после этого инцидента в наших отношениях наступило заметное охлаждение.

— Это действительно весьма и весьма неприятно, — согласился Ник Картер.

— Я не могу отделаться от мысли, — продолжал сенатор, — что тут что-то нечисто. Подумайте сами: мы беседовали в частном кабинете президента, к тому же так тихо, что многие слова даже произносились шепотом, так что посторонний человек и в двух шагах от нас не смог бы ничего расслышать. Еще до нашей беседы президент лично осмотрел две комнаты, примыкающие к кабинету, запер их двери на ключ, а двери из кабинета открыл настежь. Таким образом, никто не мог подойти к нам незамеченным. В передней, где находятся дежурные чиновники, тем более не мог находиться никто из посторонних. После этого скажите, как можно подслушать такую длинную беседу, обставленную подобными мерами предосторожности?

— Приходилось ли вам испытывать нечто подобное еще, помимо этого случая? — спросил Ник Картер.

Сенатор привел массу примеров в доказательство того, что его окружает ежедневно и повсюду целая шайка шпионов, орудующая с изумительной ловкостью.

Окончив свое повествование, сенатор обратился к Нику Картеру со следующими словами:

— Как вам все это нравится? Будьте откровенны и скажите мне все, что вы думаете по этому поводу.

— Я, к сожалению, пока еще и сам не составил себе определенного мнения об этом, — ответил Ник Картер, — если бы мне о таких чудесах, с оттенком сверхъестественности, рассказывал кто-нибудь другой, а не вы, то я, пожалуй, сумел бы сразу вывести свое заключение. Но дело обстоит иначе, если мне заявляет Марк Галлан, человек, известный своим ясным умом, что в течение нескольких недель его подслушивают, причем он приводит тому неоспоримые доказательства. Тут кроется нечто такое, чего нельзя сразу постичь и что, пожалуй, вообще нельзя будет выяснить. Во всяком случае, пока скажу только одно: тот, кто руководит этим шпионством, независимо от побуждающих его причин — человек умный, гениальный. Я в первый раз встречаю такой загадочный случай. Но у меня появилась мысль: я возьму здесь комнату и прикажу перенести наверх мой багаж. После мы поговорим обстоятельно об этом деле. Дело в том, что я намерен загримироваться под вас.

Спустя час в занятой Ником Картером комнате можно было видеть самого сенатора и почтенного фермера из Канзаса с чрезвычайно глупой физиономией.

Сыщик с особой тщательностью загримировал Марка Галлана этим фермером, позаботившись о том, чтобы грим продержался несколько дней.

Затем сам сыщик загримировался двойником Марка Галлана с таким мастерством, что сенатор всплеснул руками и воскликнул:

— Знаете, мистер Картер, вы наводите на меня страх не меньше моих невидимых мучителей-шпионов. Вы просто чародей какой-то. Вы с полным успехом можете считаться Галланом, а мне никто не поверит, что я сенатор. Если бы я попытался в моем нынешнем виде войти в сенатский зал, то меня живо выставили бы оттуда. А как должен я называть себя и что мне надлежит делать?