Надежды, возникшие было у меня после свидания с капитаном судна, мало-помалу исчезли. Ласковый взгляд, открытое; выражение лица, благородство осанки — все стерлось из моей памяти. Я представлял себе этого загадочного человека таким, каким он, очевидно, был, — жестоким и безжалостным. Я представил себе его стоящим выше человечности, недоступным, чувству жалости, непримиримым врагом людей, которым он поклялся в вечной ненависти.

Но неужели этот человек даст нам погибнуть от истощения в тесной тюрьме, во власти соблазнов, на которые толкает голод? Эта страшная мысль всецело завладела моим умом. Ужас охватил меня. Консель оставался спокоен, Нед распалился все больше и больше.

В это мгновение за стеной послышался шум. Звуки шагов отдавались в металлических плитах. Засовы заскрипели. Дверь открылась, и появился стюард.

Прежде чем я успел помешать ему, канадец бросился на этого несчастного, повалил его на пол и схватил за горло, Стюард задыхался в его могучих руках.

Консель пытался вырвать из рук гарпунщика его жертву, я собрался уже помочь ему, как вдруг был пригвожден к месту словами, произнесенными по-французски:

— Успокойтесь, Ленд, и вы, господин профессор! Выслушайте меня!

Это говорил капитан корабля.

Нед Ленд мгновенно вскочил. Стюард, чуть живой, шатаясь, вышел из каюты по знаку своего хозяина. И такова была власть капитана, что человек этот ни единым жестом не проявил ненависти, которую, несомненно, должен был питать к канадцу. Я и Консель в изумлении ожидали развязки этой сцены.

Капитан, скрестив руки на груди, смотрел на нас с глубоким вниманием. Может быть, он не решался говорить? Или он жалел о произнесенных по-французски словах? Это было весьма вероятно.

Прошло несколько секунд в молчании, которое никто из нас не решился нарушить.

— Господа, — сказал, наконец, капитан, — я одинаково свободно говорю по-французски, по-английски, по-немецки и по-латыни. Следовательно, я мог ответить вам при первой же кашей встрече. Но мне хотелось сперва приглядеться к вам, поразмыслить. Все вы порознь рассказали мне о себе одно и то же — это совершенно убедило меня в том, что вы и есть те люди, за которых себя выдаете. Я знаю теперь, что случай свел меня с господином Пьером Аронаксом, профессором естественной истории Парижского музея, отправленным за границу с научной миссией, Конселем, его слугой, и с канадцем Недом Лендом, гарпунщиком с фрегата «Авраам Линкольн», входящего в состав военного флота Соединенных штатов Америки.

Я поклонился в знак согласия. Капитан не обращался ко мне с вопросом, следовательно, и ответа не требовалось.

Этот человек объяснялся по-французски вполне правильно, без малейшего акцента. Его произношение было безукоризненно, слова точны, легкость речи исключительная. И, несмотря на это, я не чувствовал в нем соотечественника.

Он продолжал свою речь:

— Без сомнения, господа, вы убеждены, что я несколько запоздал со своим вторым визитом. Но, узнав, кто вы такие, я должен был обдумать, как поступить с вами. Я долго колебался. Досадные обстоятельства столкнули вас со мной — человеком, который порвал со всем человечеством. Вы нарушил мое уединение…

— Невольно, — сказал я.

— Невольно? — повторил незнакомец, возвышая голос. — Разве «Авраам Линкольн» невольно охотился за мною по всем морям? Разве невольно предприняли вы плавание именно на этом фрегате? И ваши ядра невольно попали в корпус моего судна? А мистер Ленд тоже невольно метнул в меня гарпуном?

Я почувствовал в его словах сдерживаемое раздражение. Но на все эти упрека у меня был совершенно естественный ответ.

— Сударь, — сказал я, — без сомнения, вам неизвестны споры, которые вы возбудили в Америке и в Европе. Вы не знаете, что ряд происшествий, вызванных столкновением с вашим подводным судном, взволновал общественное мнение двух материков. Я. избавлю вас от перечисления всех бесчисленных гипотез, которыми пытались объяснить эту загадку, ключ к которой известен только вам. Но знайте же, что, преследуя вас до самых отдаленных частей Тихого океана, «Авраам Линкольн» был уверен, что он охотится за каким-то могучим морским чудовищем, от которого он должен любой ценой освободить моря.

Что-то вроде улыбки промелькнуло на лице капитана.

Он продолжал более спокойным тоном:

— Господин Аронакс, осмелитесь ли вы утверждать, что фрегат не стал бы преследовать и обстреливать подводное судно совершенно так же, как морское чудовище?

Этот вопрос смутил меня, ибо действительно капитан Фарагут не поколебался бы сделать это. Он считал бы своим долгом уничтожить подводный корабль так же, как и гигантского нарвала. Я ничего не ответил.

Капитан продолжал:

— Итак, вы понимаете, что я имею право обращаться с вами, как с врагами?

Я снова промолчал, и совершенно сознательно. К чему обсуждать подобный вопрос, когда сила может разрушить ваши лучшие доказательства?

— Я долго колебался, — продолжал капитан. — Ничто не обязывало меня быть гостеприимным. Если бы я решил избавиться от вас, мне не было никакого смысла видаться с вами еще раз. Я мог выбросить вас обратно на палубу этого судна, погрузиться в море и… забыть, что вы когда-либо существовали. Разве я не в праве был так поступить?

— Это было бы правом дикаря, но не культурного человека, — ответил я.

— Господин профессор, — живо возразил капитан, — я не знаю, что вы называете «правом культурного человека». Я порвал с обществом по причинам, о важности которых я один имею право судить. Я не повинуюсь законам этого общества, и я предлагаю вам никогда не упоминать о них при мне.

Это было сказано очень резко. Глаза неизвестного зажглись гневом и презрением. У меня мелькнула догадка, что прошлое этого человека таило нечто страшное. Недаром же он поставил себя выше человеческих законов и ушел за пределы досягаемости.

Кто посмеет преследовать его в глубине морей, когда и на поверхности вод он легко подавляет малейшую попытку борьбы с собой? Какое судно устоит перед его подводным монитором? Какая броня окажется настолько прочной, чтобы устоять под ударами страшного бивня его корабля? Никто в мире не в силах потребовать у властелина вод отчет в его действиях.

Все это быстро пронеслось в моем мозгу, в то время как этот странный человек шагал по каюте, погруженный в свои думы.

Я смотрел на него со смешанным чувством интереса и ужаса.

После долгого молчания капитан снова заговорил.

— Итак, я колебался, — продолжал он, — но в конце концов пришел к выводу, что мои интересы можно совместить с естественной жалостью, на которую имеет право каждое человеческое существо. Вы останетесь на моем судне, раз уж случай забросил вас сюда. Вы будете свободны, и, в обмен на эту свободу, весьма относительную, впрочем, я поставлю вам только одно условие. Ваше обещание подчиниться ему вполне меня удовлетворит.

— Говорите, капитан, — ответил я. — Надеюсь, условие ваше таково, что честный человек может принять его?

— Без сомнения! Вот оно: возможно, некоторые непредвиденные обстоятельства заставят меня держать нас иногда взаперти по несколько часов, а может быть и дней, — сейчас трудно сказать. Я не желаю ни при каких условиях прибегать к насилию и поэтому хочу заручиться вашим обещанием беспрекословно повиноваться мне в таких случаях. Предлагая вам это, я целиком снимаю с вас всякую ответственность за то, что может произойти, так как вы будете даже лишены возможности видеть то, что вам не следует знать. Принимаете ли вы мое условие?

Следовательно, на борту подводного судна иногда разыгрывались события, которые не следовало даже видеть людям, не порвавшим с человеческими законами? Из всех неожиданностей, которые готовило мне будущее, эта, пожалуй, была одной из самых неприятных.

— Мы принимаем, — ответил я, — Только… разрешите задать один вопрос, капитан?

— Пожалуйста.

— Вы сказали, что мы будем свободны на борту вашего корабля?