— Пьянством тут не поможешь, — сказал Уэсселс.

— Пьянством? — доктор взглянул на Уэсселса и повернулся к нему спиной.

— Я сказал, пьянством тут не поможешь!

— Отвяжитесь, Уэсселс, — сказал доктор.

— Молчать!

Поток брани, непристойной, язвительной, сорвался с губ доктора. Уэсселс постоял, слушая, потом вышел.

Он увидел фургон, возвращающийся в форт. Фургон был послан к реке по следам индейцев, чтобы подобрать убитых. Уэсселс подошел и стал смотреть, как вытаскивают замерзшие трупы.

Войдя в офицерскую столовую, Уэсселс увидел лейтенанта Аллена; тот сидел у стола, положив голову на руки, и плакал.

— Это никуда не годится! — сказал Уэсселс. Аллен не двинулся.

— А, чтоб вас! Будьте же мужчиной! — крикнул Уэсселс. — Вы офицер, чорт вас возьми, а не школьник! Встать!

Аллен медленно поднялся. — Да, сэр…

— Идите к себе, — спокойно сказал Уэсселс. — Идите спать. Выспитесь хорошенько.

— Да, сэр, — прошептал Аллен,

— К утру все пройдет.

— Да, сэр…

Уэсселс сел за стол, закурил сигару и мрачно уставился в пространство. Со двора, с холода, вошел Врум, топая ногами и стягивая перчатки; он старался держаться прямо, расправив широкие плечи, но Уэсселсу он показался пузырем, из которого выпустили воздух.

— Я встретил Аллена, — осторожно заметил Врум, искоса глядя на УрДхелса. Он взял предложенную капитаном сигару и подсел к столу.

— Чорт, — сказал он.

— Сколько? — спросил его Уэсселс, не уточняя вопроса, но зная, что будет понят.

— Пока шестьдесят один, — ровным голосом ответил Врум. — Все время подвозят трупы с реки. Из раненых тоже, вероятно, умрет несколько человек.

— Шестьдесят один, — повторил Уэсселс. Врум неторопливо выпускал клубы дыма.

— Отчего они не могли поехать обратно? — пробормотал Уэсселс.

Врум продолжал курить.

— Шестьдесят один, — снова сказал Уэсселс, как будто стараясь запечатлеть эту цифру в своем мозгу.

— Большинство — женщины, — проговорил Врум. Помолчав, Уэсселс сказал: — У сбежавших есть ружья.

Нам придется отправиться за ними завтра и вернуть их.

— Очевидно. Если только они не перемрут или не замерзнут, пока мы доберемся до них.

— Все равно, мы должны отправиться завтра утром.

— Очевидно.

— Вам лучше остаться здесь, — добавил Уэсселс. — Я возьму с собой Бекстера.

— Пожалуйста, — пожал плечами Врум.

Они еще посидели, молча попыхивая сигарами. Наконец, Врум сказал: — Пошли спать?

— Нет еще, я должен составить рапорт.

Он написал рапорт, пошел к себе, выпил пинту виски и попытался заснуть. Но сна не было. Он лежал на кровати одетый, и в темноте перед ним вставали картины, слишком много картин, слишком ясных. Сна не было. Он накинул теплую куртку и, спотыкаясь, побрел к двери, а картины плыли перед ним; он вышел во двор, на холод, но пот так и лил с него.

Фургон возвращался с реки с новым грузом убитых. Уэсселс остановился и смотрел, как солдаты скидывают трупы, держа их за голову и ноги. Он вдруг услышал свой вопрос:

— Сколько?

Уэсселс прошел мимо желтых окон лазарета, и это подействовало на него удручающе, как воспоминание о заунывных похоронных песнях индейцев. Он почувствовал острую жажду деятельности, любого рода деятельности.

Ему встретился лейтенант Бекстер; тот сказал:

— Не могу спать, сэр. Я пытался, но…

— Да…

— Из штаба ничего нет?

— Пока нет… Я только что послал рапорт.

— В газеты попадет?

— Вероятно, — сказал Уэсселс. — В газеты все может попасть.

— Вам, должно быть, пришлось упомянуть мое имя, сэр?

Уэсселс кивнул; впервые в жизни он невольно подумал о бесчисленных наслоениях в человеческой душе. Он не стал углублять эту мысль; он боялся даже представить себе цепь событий, которые могут разыграться, если имя Бекстера будет связано с резней.

— Я был вынужден, — сказал он.

Бекстер несколько раз кивнул головой; у него был вид испуганного ребенка, и он старался не смотреть в сторону барака.

— Сколько у нас? — спросил Уэсселс. Он почти надеялся, что их потери хоть отчасти уравновесят число убитых индейцев. Жертв было уже так много, что большее число павших солдат могло скорее ослабить, чем усилить тягостное впечатление.

— Один, — ответил Бекстер.

— Один?

— Только один, Парди. Выстрелом в сердце, возле барака.

— Только один, — изумленно повторил Уэсселс.

— Не могу уснуть, — жалобно сказал Бекстер. — Господи, я так устал, а уснуть не могу.

— Но должны быть раненые, — настаивал Уэсселс, Солдаты выгружали из фургона последние трупы шайенов. — Должны быть раненые, — повторил он. — Они напали на нас, у них были ружья.

— Пятеро, сэр. Очень худо Смиту и Иверетсу. Не пошли сразу в лазарет, побежали к реке, истекая кровью… — Он продолжал скороговоркой, захлебываясь подробностями.

— А-а, замолчите! — со вздохом сказал Уэсселс. — Простите, сэр.

— Ладно… я сам прошу извинить меня. — Я думал…

— Ничего, ничего, — сказал Уэсселс.

Бекстер беспокойно топтался на месте, дергаясь, пожимаясь. Уэсселс почувствовал, что холод начинает пробирать его. Он сказал Бекстеру: — Мы можем и сейчас отправиться за ними.

— Я думал, утром…

— Мы можем начать готовиться и сейчас, — сказал Уэсселс.

На рассвете эскадрон Уэсселса и неполный эскадрон Бекстера двинулись по следу, ведшему вдоль речки. Уэсселс ехал впереди вместе с разведчиком-сиу и Роулендом; Бекстер замыкал колонну. Усталые солдаты зябли; они часами ехали в угрюмом молчании.

За несколько миль от форта они увидели воина Собаки, наполовину вмерзшего в лед. У него были три пулевых раны, одна из них в голову; казалось просто невероятным, как он мог уйти так далеко. Они спешились, зарыли его, потом сделали привал и поели. После этого они отправились дальше.

В одном месте кровавые отпечатки трех пар ног уходили в сторону от главной тропы. Они двинулись по этому следу и ехали около трех миль сосновым лесом, пока их не остановил ружейный выстрел; у одного из кавалеристов бессильно повисла раздробленная рука. Тогда они спешились и поползли вперед, ведя ожесточенный огонь. Ружье отвечало упорно и размеренно, и они провели так около двух часов, всаживая пули в лесную чащу.

Наконец, ружье умолкло; они поползли вперед, приостановились, еще приблизились.

— Вероятно, вышли патроны, — сказал Уэсселс, поднимаясь на ноги. Солдаты последовали за ним. Индеец был мертв, в него попало по меньшей мере с десяток пуль.

Ружье оказалось под ним, а позади него лежали две женщины — два замерзших трупа. Должно быть, увидев, что скво умирают, индеец свернул с главного следа, чтобы остаться с ними до конца.

Один из сержантов показал на раны шайена: — Живучие, — прошептал он.

Вечером, когда разбили лагерь, пошел снег, легкий, пушистый снег, не густой, но след шайенов замело. Утром, развернувшись на обоих берегах реки, отряд проехал несколько миль, пытаясь отыскать след. Поиски оказались безуспешными и в тот и на следующий день; а затем внезапно наступила оттепель, как это часто бывает в середине зимы на северо-западе Америки. Снег, осевший и ноздреватый, быстро таял; земля размякла, копыта лошадей увязали в грязи, и солнце светило так ласково и тепло, как в начале лета. Отряд, спустившись с гор, ехал по волнистой равнине; Уэсселс вел его к границе Вайоминга.

На пути им попался одинокий домик ранчеро, окруженный загоном для скота; из трубы вился голубой дымок.

Уэсселс первым подъехал к домику и вызвал хозяина. Тот вышел, улыбаясь, вытирая руки грязным полотенцем; за его ноги цеплялись двое белоголовых ребят.

— Здорово, военный, — кивнул он.

Его жена, высокая, голубоглазая женщина, вышла с двумя ведрами и направилась к колодцу.

— Хороша погодка, — осклабился хозяин.

— Совсем лето, — поддакнул Уэсселс. Ему трудно было говорить.

— Не запомню такой погоды среди зимы. Из форта Робинсон, военный?