всегда любил жить в тепле коллектива, в какой-то растворенности в стихии земли, в лоне

матери. Рыцарство кует чувство личного достоинства и чести, создает закал личности.

Этого личного закала не создавала русская история…”<47> И далее он возвращался к этой

же мысли: “Русский человек не ставил себе задачей выработать и дисциплинировать

личность, он слишком склонен был полагаться на то, что органический коллектив, к

которому он принадлежит, за него все сделает для его нравственного здоровья… Русскому

человеку было прежде всего предъявлено требование смирения. В награду за добродетель

смирения ему все давалось и все разрешалось. Смирение и было единственной формой

дисциплины личности. Лучше смиренно грешить, чем гордо совершенствоваться… Какой-

нибудь хищник и кровопийца может очень искренно, поистине благоговейно склоняться

перед святостью, ставить свечи перед образами святых, ездить в пустыни к старцам,

оставаясь хищником и кровопийцей. Это даже нельзя назвать лицемерием. Это - веками

воспитанный дуализм, вошедший в плоть и кровь, особый душевный уклад, особый

путь…”<48>

“Особый душевный уклад” русского народа и привел к победе большевиков - к развалу

фронта, к безнаказанности октябрьского переворота, к разгону Учредительного собрания,

к заключению позорного мира с Германией, который аукнулся нам в Прибалтике, к

“красному террору”, а затем и ко всей братоубийственной войне против собственного

народа, превратив Россию - в СССР, в “лагерь социализма”, ставший лагерем всеобщего

уничтожения: народов, природы, национальных богатств и национальной культуры… И

все это особенно ярко и болезненно проявилось сразу же после окончания гражданской

войны, когда “чуждая идеология”, под которую подпадало все, что не соглашалось или

прямо отрицало насаждавшийся вульгарный материализм, была приравнена к

контрреволюции и террору.

Что могло встать на пути мощной машины репрессивного аппарата коммунистов? Что

можно было противопоставить аморальной проповеди “вседозволенности во имя

революции”? Таких оппозиционных сил не было. В России рыцарский характер еще

только выковывался в отдельных индивидуумах, обещая проявиться в формировавшейся

тогда русской интеллигенции, принявшей на себя в известной мере миссию

западноевропейского рыцарства, но слишком поздно выступившей на общественную

арену.

Бердяев тонко подметил и еще одну важную черту - глубокую аполитичность русского

народа в целом, для которого “государственная власть всегда была внешним, а не

внутренним принципом… Русские радикалы и русские консерваторы одинаково думали,

что государство - это (какие-то) “они”, а не “мы”…<49>

В этом плане занесенное в Россию А.А.Карелиным тамплиерство оказалось таким же

порождением русского духа, как и его анархическая стихия: в отличие от своих

исторических предшественников русские тамплиеры не создали, да, видимо, и не

49

стремились создать организацию, которую тщетно старались найти у них следователи

ОГПУ. За исключением молодежных студенческих кружков, “рыцари” стояли вне

политики, не примыкали ни к каким партиям, занимаясь делом воспитания и

совершенствования духовной и моральной структуры человека, его самосознания, как

основы для формирования нового человеческого общества и нового взгляда на

окружающий мир, на человека и вселенную. Они были мистиками, а не материалистами,

верили больше разуму, чем телу, и потому обращали свое внимание не на меняющиеся

формы власти, а на те идеи, которые эти формы порождают. Они знали, что лечить

следует не результаты, а причины заболевания общественного организма, и как истинные

рыцари посвящали себя служению будущей России, которую провидели и в которую

верили.

По делу собственно “Ордена Света” в Москве было арестовано чуть больше тридцати

человек, чьи имена фигурируют в следственном деле: А.А.Солонович, преподаватель

математики в московских вузах и его коллеги - Д.А.Бем, совмещавший свою работу с

должностью заместителя заведующего музеем Кропоткина, Е.К.Бренев, Н.В.Водовозов,

К.И.Леонтьев, А.С.Поль, Е.Н.Смирнов; библиотечные работники П.Е.Корольков,

Е.Г.Адамова, художники и издательские работники Л.А.Никитин, А.И.Смоленцева,

А.В.Уйттенховен; режиссер Ю.А.Завадский, певица Е.А.Поль, хореограф Н.А.Леонтьева,

преподаватель музыки В.Ф.Шишко и ряд других лиц. В различных орденских кружках,

кроме перечисленных ранее, состояли музыканты и композиторы В.И.Садовников,

С.А.Кондратьев, артисты Р.Н.Симонов, М.Ф.Астангов, Л.И.Дейкун, А.И.Благонравов,

Г.Е.Ивакинская, деятели науки - географ А.С.Барков, литературовед Д.Д.Благой,

искусствоведы Д.С.Недович, В.О.Нилендер, А.С.Петровский и многие, многие другие

представители московской интеллигенции, не считая вузовской молодежи.

Занимаясь судьбами этих людей, изучая их жизненные пути, отраженные в

собственноручных показаниях и безликих протоколах допросов, я обратил внимание на

факт, как мне представляется, в известной мере позволяющий понять психологию русских

тамплиеров. За исключением старших рыцарей (более старших по возрасту), большинство

их принадлежало к тому поколению, которое было сорвано со студенческой скамьи в

начале Первой мировой войны и брошено на ее фронта. Им выпало пережить две

революции, почти все они так или иначе побывали в огне гражданской войны, причем на

стороне советской республики, а вернувшись, тотчас же принялись за культурную работу,

часто так и не закончив высшее образование. Никто из них никогда не пытался бежать из

России, хотя такие возможности у каждого из них были; никто не порвал с ней, ощущая

судьбоносную неразрывность с родной землей и с той чередой предшествующих

поколений, которые эту землю обихаживали, обстраивали, защищали и просвещали.

Сознательная “обручённость” своей жизни, своего творчества, своей судьбы с Россией

и ее народом, кто бы им ни управлял, готовность идти по этому пути до конца - стали для

российских тамплиеров реализацией понятия “долга”, на основе которого только и может

возникнуть подлинное рыцарство. Долг для них в первую очередь воплощался в служении

самой России, поскольку из официальной истории и семейных преданий они сызмальства

твердо усвоили, что хотя времена бывали всякие, когда - полегче, когда - потяжелее, их

дело оставалось одним и тем же, потому что всегда “за плечами” оказывалась “земля

Русская”…

Труднее им было определиться с другим - с самими собою, со своей жизнью, которая в

любой момент могла полететь “под откос”, как рядом летели другие жизни - близких,

далеких, совсем неизвестных… Так что же: был человек - и нет человека? Совсем?

Навсегда? Зачем же тогда она, жизнь?!

Разбираться в таких “конечных” вопросах выпало опять-таки на долю этого поколения,

выросшего в атмосфере отнюдь не безверия, а лишь устойчивого антиклерикализма,

поскольку официальная Церковь большинством русской интеллигенции воспринималась

как один из государственных департаментов, тем более, что насильно вбиваемый на

50

уроках “закон Божий” оказывался в вопиющем противоречии как с естественными, так и с

точными и гуманитарными науками. Вопрос об отделении православной Церкви от

государства, от школьного образования, поднимался задолго до печально-знаменитого

декрета 1918 г. Это потом, когда Церковь стала гонимой и уничтожаемой, к ней в поисках

защиты и опоры потянулись сломленные и мятущиеся души. Но что она могла им дать?

Она сама лихорадочно искала приемлемые формы компромисса с коммунистами,

пыталась чисто физически выжить и повторяла те же слова, что и при татарах: “надо